Книга всегда была и сейчас остается одним из самых сильных средств воспитания. Наше время, осененное благодатью возрождающегося Православия, вызвало к жизни большой пласт православной художественной и публицистической литературы. Особое место в ней занимает творчество Наталии Сухининой. Много важных и серьезных тем поднимает она в своих сборниках «Где живут счастливые?», «Куда пропали снегири?», «Какого цвета боль?» Но тема детей и детства – главная.

В рассказах Н. Сухининой больше детей несчастных, с тяжелыми судьбами. Но есть и счастливые. Один из рассказов – «Сережки из чистого золота» посвящен семилетней черноглазой Марии, девочке из православной семьи, младшенькой из четырех сестер, но не избалованной подарками. Однажды Мария увидела на какой-то девушке сережки. «Умопомрачение, а не сережки! Мерцающие, вздрагивающие на солнце огоньки. Марии даже почудилось, что он звенят. Как весенние капельки – звяк, звяк…» (I, 10). Автор удивительно точно передает психологическую картину состояния Марии: «Сердце девочки забилось под синей, на синтепоне, курточкой громче, чем это звяк. Звяк… Померкло солнце. Вкус ожидаемых пирогов стал неуместен и груб. Красавица прошла мимо, грациозно обойдя большую, сверкающую на солнце, лужу. А Мария остановилась перед лужей в бессилии – не перепрыгнуть. Легкость в ногах сменилась свинцовой тяжестью» (I, 10). И так девочке захотелось такие же сережки, что она одна(!), тайком, на электричке, несколько раз ездила в Лавру к Преподобному Сергию. Как нужно молиться – этому надо учиться у детей: «Как только поднялась на ступеньку перед ракой, так и забыла обо всем, кроме сережек. Подкосила детские коленочки чистая искренняя молитва. Глаза были сухи, но сердце – трепетно» (I, 13).
Так молиться – горячо, искреннее, умеют, пожалуй, дети и неофиты. В своем рассказе «Время собирания смокв» Сухинина показывает зэка Евгения Котова: «Помоги! Помоги, Господи! Он уже научился просить именно так, со вздохом, с полным упованием – помоги» (I, 176). Митрополит Антоний Сурожский назвал такую молитву «отчаянной надеждой»: «Отчаянная надежда приближает к Богу. А нашей молитве чаще всего не достает именно бодрости духа, напряжения, чувства отчаянной, абсолютно трагичной нужды, в какой мы находимся и откуда должны выбраться во что бы то ни стало, любой ценой». Именно так молилась Преподобному Сергию маленькая Мария, потому «и не удивилась особенно дорогому подарку, детское сердце открылось навстречу святому старцу и искренне уповало на его помощь».
В этом рассказе есть и еще одна героиня — Наталья, жена дьякона. Рукоположение ее мужа постоянно откладывалось, а им надо было уже определяться, ехать на приход, вот и обратилась женщина за помощью к Преподобному и пообещала пожертвовать свои золотые сережки. «Молитва – особенный труд. В нем своя тайна, свои законы и свой промысел». Это «естественный порядок отлаженной тысячелетиями жизни в Боге». Так игумен Сергий свел вместе: девочку и женщину, объединили их те самые сережки – из самого чистого на свете золота – золота чистой детской души и искренней истовой молитвы.
Однако чаще Н. Сухинина пишет о детях несчастных. Риторическим остается вопрос «Где живут счастливые?» Герои этого рассказа – отец и его четырнадцатилетний сын, переодетые Дедом Морозом и Снегурочкой поздравляют детей с Новым Годом. Но в каждой семье, куда их приглашают, есть несчастный ребенок. Несчастна злая девочка-подросток Маша, чья мама зарабатывает деньги в Китае, оставив дочь на бабушку. Когда на праздник девочка вместо вожделенного плеера получила набор детской посуды, то устроила бабушке настоящий скандал. «Губы Маши задрожали от обиды, она изо всех своих десятилетних сил шибанула дверью в соседнюю комнату и завыла там по-бабьи, протяжно, душераздирающе.
— Простите, простите, Виктор Иванович, нервная она, мать уехала, я с ней… Никаких сил нет. Может часами лосины перед зеркалом примерять. У нее их восемь пар, разные, в Китае они копейки. А меня она просила, этот, как его, с наушниками, дорогой очень, не осилила. Думала, посудой угожу, да вот не угодила» (I, 154).
Несчастна и другая девочка, не названная по имени, мать которой в пьяном угаре забыла и про подарок, и про дочку. «В квартире шла пьянка и Деда Мороза там ждали только завтра. Девочка в комнате рисовала, а на кухне мама принимала гостей кавказской национальности. Гости дали Снегурочке два мандарина, а мне налили до краев стакан.
— Не пью на работе, — отговорился я и спросил тихо хозяйку, — подарок-то дочке купила?
-Подарок… Да нет еще… Завтра куплю, завтра, с получки, скажу, от Деда Мороза.
Тут меня прорвало:
— Бегите, — говорю гостям, — в магазин, пока открыт, и купите девочке подарок. Девочке нужна игрушка. Хорошая. Идите. А я тут подожду.
А ведь пошли. Засуетились, загремели лифтом. Через пятнадцать минут пришли с Барби и… бутылкой «Распутина». Гулять так гулять.
Девочка обрадовалась подарку. Прижала куклу к себе, тихо сказала «спасибо» и ушла в комнату, прикрыв дверь поплотнее» (I, 156-157).
Страшен рассказ «Горькие слезы неприкаянной души». Новая жена отца, чтобы разорвать все связи мужа с прежней семьей, столкнула в реку его маленького сына, а когда на поминках все сфотографировались на кладбище, то на карточке странным образом проявился утопленный мальчик.
«Смотрю в лупу и цепенею от ужаса. На краю могилы полулежит, полусидит, а, скорее всего, как бы выходит из могилы – ребенок. Волосенки рассыпаны по плечам, взгляд страдальческий. Господи, дай силы не закричать, не закрыть лицо руками, не задохнуться от подступившего к сердцу ужаса. Ребенок что-то прижимает к себе, что-то черное, что-то… Собачка! Верный Вовкин Дружок! На фотокарточке явно видно, как крепко прижимает его к себе малыш» (I, 63).
Мальчик умер некрещеным, и душа его неприкаянная проливает горькие слезы. «Душа некрещеного без места, она мечется и просит утешения, покоя и не получает его, и вопиет к самым дорогим, оставленным на земле людям». Мысль, как стрела, пронизывает все повествование – родители несут ответственность за детей. За их души, чтобы не стали они неприкаянными. «Слава Богу, что Вовкина мать теперь крещена. Ведь она может молиться за маленького страдальца в домашней молитве, может подавать за него милостыню, может каяться и плакать. Это тяжелый, но спасительный труд, и Господь дает ей время и возможность потрудиться» (I, 65).
Но вот вопрос – а где же отец, который стал невольным виновником гибели сына. О нем – ни слова. Разве не оба родителя ответственны за жизнь и душу своего ребенка?
И другая тема поднимается автором в этом очерке: тема жестокости и немилосердия людей. Горечь не только в том, что та разлучница, женщина-убийца, отсидев 15 лет, спокойно гуляет по магазинам, но и в том, что, как только весть о необычной фотографии облетела город, сразу нашлись охотники на этом заработать и предложили матери отдать негатив в обмен на процент от тиража. «Тяжелое дыхание будничной жизни» в этом рассказе прерывается вещами из ряда вон выходящими – убийством ребенка и материализацией его неприкаянной души. Погибший Вовка несколько раз являлся матери «наяву», приходил к ней по ночам, просил покушать, и они сидели на кухне, разговаривали. Между живыми и мертвыми – пропасть, эти два мира связаны крепко, но не видимо, поэтому видимые знаки этой связи воспринимаются как чудо.
Однако пропасть бывает не только между живыми и мертвыми, но и между живыми. В маленькой семье живут двое – мать и сын («Два кофе по-турецки»), только между ними тоже – пропасть. Став верующей и воцерковившись, мать больше внимания обращает на чужие беды, а не на проблемы собственного сына. Не он, а какая-то бомжиха получает от нее ласку и тепло.
«Окрепшая на Марининых харчах бомжиха, прихватив серебряные ложки, пуховый платок, три банки лосося и пузырек медицинского спирта, вернулась в свою привычную подзаборную жизнь. А Кирилл – в свою. Мать и сын долго бранились, выясняли отношения, сводили счеты и успокоились» (I, 70-71).
«И вдруг – как всегда это бывает вдруг – случайно взятая с полки книга, случайно открытая страница, случайно брошенный взгляд. Преподобный Симеон Новый Богослов: «Смотри, не разори своего дома, желая построить дом ближнего». Вот в чем причина Марининого неблагополучия! Она торопится с постройкой чужого дома. Она спасает заблудшие души знакомых, незнакомых, случайно встреченных. А свой дом не прибран, не ухожен, безрадостен. И сыну в ее доме неуютно, и он бежит тусоваться к тем, кто не докучает, не учит, не вразумляет. Кто не надоедает. Этот мир жесток. Он уже поглотил многих и замутил чистые души помоечными удовольствиями и сомнительными потехами. Труден обратный путь к родному порогу» (I, 74-75). Но все, к счастью, переменилось. Марина, вместо того, чтобы уйти от сына в монастырь, готовится стать бабушкой, моет окна в квартире, читает книгу «Воспитание ребенка». «Чудеса!»- восклицает ее сын. В чем же это «обыкновенное чудо»? В том, что два самых родных существа на свете – мать и сын – стали родными не только по плоти, но и духовно. Теперь пропасти нет, и они успели соединиться до того неотвратимого момента, когда непроходимая пропасть между живыми и мертвыми разлучила бы их навсегда.
Тема взрослеющих детей в неполных семьях – сложная и очень актуальная. Собственный горький опыт заставляет детей взрослеть раньше, что и случилось с героиней рассказа «Куда пропали снегири?» Катюшей, которая живет с бабушкой в деревне, пока родители работают на Кипре. Внучка и бабушка живут дружно, «не разлей вода, и посмеются, и погорюют, и посекретничают». Только вот так случилось, что шестнадцатилетняя Катя влюбилась и забеременела. Катин выбор чуткую бабушку насторожил, «Миша не то что бы не понравился ей, он был каким-то чужим, почти инопланетянином, залетевшим в их прихваченное морозцом Матренино по случаю, по ошибке. В нем была какая-то натянутая деликатность, что-то ненастоящее, придуманное. Это так заметно, но Катя! Миша для нее свет в окошке, особенно теперь, когда он ради нее приехал в такую даль, да еще эти розы, да еще эти песни. Неспокойно на душе у Варвары Семеновны. Холодец наварила. Его особенно и не ели, раскис в глубокой тарелке. Одна розочка-то Мишина прямо в холодец склонилась, видать, прибило ее морозом. Неспокойно на сердце. А как сказать? Разве послушает… Кто из них сейчас слушает, сами грамотные, сами все знают. Родители далеко, им и забот мало, а она-то рядом. Не дай Бог, беда, как оправдается, как будет им в глаза смотреть» (II, 202-203).
Беда, которой опасалась бабушка, случилась. А потом и вторая – Катя, по настоянию «врачихи» с вкрадчивым голосом, сделала аборт, и не суждено стало родиться ни Дениске, ни Настеньке. Почему так случилось? Кто виноват? Конечно, сама Катя. Но больше ее – родители. Родители, которые, находясь за тридевять земель, откупаются от ребенка дорогими подарками, модными тряпками и солидными денежными переводами. Прерванная связь этих двух поколений (родители – дочь) повлекла за собой прервавшуюся связь с будущим, не состоявшимся поколением (дочь – внуки).
Н. Сухинина часто использует такой образ – «дом, продуваемый ветрами», что означает семьи, открытые «тяжелому дыханию» сквозняков жестокого мира, не имеющие надежных стен из любви, заботы и взаимопонимания. Именно в таких домах, продуваемых ветрами, живут несчастные дети.
Отдельная тема – одинокие, брошенные дети, сироты, часто – при живых родителях, но тяга к материнскому теплу у них неиссякаема и неизбывна. И даже своего воспитателя- мужчину они называют «мамой».
«- Они зовут меня «мама Саша», представляете? Им так хочется произносить это слово «мама», что они даже ко мне его приспособили». Еще директор хабаровского православного приюта рассказал такую страшную историю про Красную Шапочку, как «он собрал в горнице самых маленьких, стал читать им эту сказку, потом решил проверить их на внимание.
-Кто главный в «Красной Шапочке»?
— Бабушка, — сказал один.
— Волк, — сказал другой.
— Дровосеки, — сказал третий.
А один мальчик звонким голосом выкрикнул на всю горницу:
— Да нет же, нет! Мать у нее была, мать, понимаете?» (I, 85).
Слава Богу, если дети попадают в хороший приют или детский дом, в хорошие, добрые руки взрослых.
Но часто случается так, что дети живут с матерями, но голодные и избитые, скитаются по улицам и воруют ради пропитания себя и своей непутевой матери-выпивохи. Таков десятилетний мальчик с редким православным именем Рустик, что означает «деревенский» («Брошка с мадонной») – «маленький побирушка с чутким сердцем преданного сына». Он любит свою мать, несмотря ни на побои, ни на пропитые вещи, ни на растоптанные подарки. «Я мамку свою люблю, она болеет, а когда выпьет, ей легче. Мамка у меня была артисткой, пела. Она и сейчас поет, когда выпьет» (II, 190). Мать его, действительно, должно быть, была актрисой – иначе, откуда такое редкое имя у сына? Но жизнь вытолкнула ее на обочину, и стала она «очень страшная, почти черная, с ногами в болячках, пропахшая мочой, в рваных калошах на босу ногу». В своем доме, продуваемом ветрами, она не нашла силы справиться с жизненными неприятностями и жить для сына. «Разглядит ли она когда-нибудь, хоть с похмелья, какой великой любовью одарил ее Господь? Ужаснется ли ее сердце в страшном прозрении? Никто не знает этого» (II, 197).
Такие дети, как Рустик, учат нас любить и терпеть. Устами своей героини, русской монахини, приехавшей из Австралии, Н.Сухинина произносит самые главные слова о наших детях: «Они лучше нас. Он чище нас. Они спасут Россию» (I, 22). Тема истинной жертвенной любви, красной нитью проходит через все творчество Н. Сухининой. Так умеют любить и дети, и взрослые. В Казанском храме Астрахани есть необычная икона – вышитый бисером большой образ Казанской Божией Матери.
«- Да она живая…
— Живая, — подтвердил отец Валерий, настоятель казанского храма. – Потому что соткана из живой материнской молитвы. Говорят, молитва матери творит чудеса, вот и это чудо сотворено материнским подвигом.
-Кто она, эта удивительная мать?
-Матушка Фотиния Рогулина. Дочка у нее была спасена от слепоты по молитвам к Матери Божьей. Пришла ко мне: «Батюшка, хочу икону бисером вышить для вашего храма. Благословите». Можно ли Божье дело не благословить?
Втайне вышивалась икона. Но прежде чем решиться на такую огромную, два метра на метр восемьдесят, трудоемкую работу, нужны смелость, решительность, и, конечно, упование на помощь Божью. Но было еще огромное желание послужить Царице Небесной за исцеление дочки, и именно это желание породило смелость и решительность (…) Не месяц, не два – девять месяцев. Проткнув иголку, надо было обойти вокруг огромных пялец и вытянуть ее с обратной стороны. Сотни километров исхожены за девять месяцев (…)
-Я, знаете, как приспособилась? Нанизываю четыре бисеринки на иголку и молюсь: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» Как раз четыре слова. И считать не надо, так всю ночь с молитвой и работаю» (II, 258-259).
Говорят, любовь открывает на многое глаза. Так «вместе с открывшимися глазками Анюты открылись глаза и ее родителей» в очерке «Из молитв сотканная». Не эгоистичная, а жертвенная любовь открывает глаза на своего выросшего и желающего самостоятельности сына Ольге Станиславовне («Любимый цвет – зеленый»).
Жертвенная любовь родителей детей-сирот, которые «заступают на вечную вахту родительского подвига» — тема рассказа «Две жизни Евгении Ревковой». Первенцу Ревковых, желанной дочке Оксане поставили страшный диагноз – ДЦП. Но не было у них ни минуты сомнения – отправлять ребенка в интернат или забирать домой. Мать-подвижница, взвалившая на себя тяжелую ношу детской беды добилась того, что ее дочь стала отличницей в школе, знает два иностранных языка, прекрасно рисует, вяжет и плетет макраме, и, главное, сочиняет стихи, и уже вышло четыре ее сборника. «Мама стала для Оксаны врачом, массажистом, медсестрой, сиделкой, снабженцем, курьером, поваром, литконсультантом, душеприказчиком, да мало ли еще кем. Она прожила и живет не одну жизнь, а две. Одну – свою, другую – дочери. Обе жизни сложны, обе – достойны. Оксана считает себя счастливым человеком. У нее есть дом, где ее любят и понимают, у нее есть талант и признание его. Ее жизнь состоялась. Но состоялась не сама по себе, а каторжным трудом родного ей человека. Евгения Ревкова забыла себя, забыла свои немощи, запретила себе быть слабой» (I, 164). Так же, как и ее муж.
Тему детства продолжают истории об усыновленных детях, но это очень сложно, научиться любить чужого ребенка и сделать его своим, это требует времени, терпения и полной самоотдачи. Страшные истории рассказывают в детских домах о богачах-родителях, которые бесятся с жиру и «жонглируют» приемными детьми, как игрушками. Например, одну девочку в детстве усыновляли семь раз. «Пожив в доме, она успевала раздражить своим «неординарным» характером новоиспеченных папу и маму, и они приводили девочку обратно в детдом – не прижилась. Девочка стала мстить. Оказываясь в очередной раз в новых хоромах, она ломала игрушки, говорила поганые слова, не хотела слушаться. Нервы «родителей», надеявшихся на ангельского, ласкового, благодарного ребенка, быстро зашкаливались на отметке «предел». Семь раз. Семь раз ее брали за руку и уводили из детдома. Семь раз приводили обратно. Сейчас она в возрасте. Ее зовут мужиком в юбке. Резкая, неженственная, с настороженным взглядом и прокуренным голосом, она не смогла иметь семью, не было детского опыта доброты, был опыт злобы. Горькая чаша детской неприкаянности в этом мире» (I, 298). К счастью, есть и благополучные, и счастливые примеры усыновления («От жизни не защитишь», «Скандальная женщина», «Дерево в саду», «Кто главный в «Красной Шапочке?»). Есть дома, не продуваемые злыми ветрами измен и предательств. Там царят тепло и любовь. Например, в семье Ивановых («Исключительный случай»): мама, папа и две дочери-невесты на выданье –Оля и Юля.
«- Мы всегда везде ходим вместе, — скажет мне младшая его дочка Оля.
— А если в театр всего два билета вместо четырех?
— Тогда не идет никто.
Это их маленькая семейная традиция, которая обязательно сеть там, где крыша объединяет людей не по случаю, а по Божьему промыслу. Вчера у Ольги заболело горло, и старшая Юля тоже не пошла в школу: осталась ухаживать за сестрой. И это традиция. Традиция ждать с вечерней смены папу и не ложиться без него спать… Традиция вместе собираться в конце дня и рассказывать о пережитом… Традиция вместе копать картошку дотемна и вместе идти провожать засидевшихся Юлиных одноклассников» (I, 52-53). И всем в этом доме хорошо, спокойно и комфортно.
Или еще пример. В рассказе «Евроремонт по случаю юбилея» семья Уваровых, творческие люди, художники, с юности вместе, вырастили замечательных сыновей. «Их дом стал для многих местом радости и любви. Здесь никогда не говорили о новых мебельных гарнитурах, удачных назначениях по службе, о загранкомандировках и трафаретном благополучии. Почему и тянулись в их дом люди. Устав от своих страстей и проблем, они отдыхали под их уютным абажуром, сплетенным из сухих веточек ивняка, любовались сработанными Уваровыми коллажами и батиками». Встретив своего однокашника, хозяин приглашает его в гости: «Когда вы приедете к нам, моя Любушка испечет пирог, а дети покажут свои пейзажи, а я угощу тебя своей фирменной, «коллекционной», «дедусевкой», настоянной на травах» (I, 132). А в очерке «Пикник у Оленьей речки» такой же уютный дом в Сибири, где у героя «знатные получились именины, с домашним вином, подарками, пирогами».
Особая тема – семьи так называемых «новых русских» — богатых предпринимателей новой формации, которые поднялись на волне перестройки и «дикого капитализма» в России. Их дома – добротные особняки и роскошные квартиры, обставленные самой современной техникой и дорогой мебелью, но на деле – продуваемы всеми злыми ветрами, в которых живут глубоко несчастные люди, и конечно, дети. Отцы, занятые зарабатыванием денег, матери, не вылезающие из косметических салонов, не интересуются, чем и как живет их ребенок («Танец живота на земляничной поляне»). «Таня вздохнула: и почему так получается? Бог дал ребенка – свет в окошке, а матери нет до него никакого дела, как чужая тетка, погладит по головке, хохотнет на ее проблемы» (I, 328).
В рассказе «Евроремонт по случаю юбилея» за вывеской красивой жизни – несчастная судьба. «Толя был потрясен происходящим. Ему казалось, кончился какой-то надуманный спектакль и теперь смыт грим с лица, забыты длинные, складные монологи, актеры вернулись к своей жизни, которую нет смысла лакировать и домысливать» (I, 129). И оказалось, что: «У вас роскошный дом, но в нем человеку… плохо. Хоромы, хоромы, а плохо». А с сыном – беда. Он ни в какой не загранкомандировке, а в психушке, «крыша поехала». Наркоман, дважды резал себе вены.
В этих семьях тоже прервана живительная нить, которую называют связью поколений, когда дети и родители представляют собой единое целое. Эта нить прервана сребролюбием и тщеславием – бичами нашего смутного времени. Что разрушает семьи, что делает людей одинокими в кругу семьи, грехи и пороки нашего общества – пьянство, разврат, сребролюбие, тщеславие. И что нужно сделать, чтобы «свеча не угасла» окончательно? Начать с себя, очистить храм своей собственной души, бороться со своими страстями, искать духовных сил в Боге, и тогда станет понятно, что человек – не одинок, с ним Бог и самые дорогие и родные ему люди. Вот почему Православие – та живительная сила, тот неиссякаемый источник, который утоляет духовную жажду. По точному слову М. Дунаева, Н. Сухинина «учит православному постижению жизни на простых примерах. А это-то читателю просто необходимо, поскольку житейски опыт ненавязчив, но доказательнее подчас самых рассудительных назиданий» .
Другой поворот темы отцов и детей – это «учитель и ученик». И примеров у Н. Сухининой больше тревожных, тяжелых, конфликтных. Такой острый конфликт возник в школе между учеником Антоном Капустиным и учительницей Майей Львовной. Учительница оскорбляет детей, их родителей, клевещет на мальчика, что он украл у нее деньги. Мать учит бунтующего мальчика смириться, пожалеть одинокую, озлобившуюся женщину. Но никакого смирения не должно быть там, где учительница проклинает детей. Автор с поразительной силой и с психологической достоверностью описывает этот момент. «Слово «прокляну» метнулось в классе черной стрелой, сорвавшееся с натянутой донельзя звенящей тетивы. И даже те. Кто не понимал его зловещего смысла, съежился и опустил глаза. Слово это накрыло собой все сказанное ранее. И те слова – ранние, ругательные, обидные, грубые – измельчали в одночасье и превратились в жалкую кучку мусора. А это распласталось над классом, зависло грозовой тучей, от которой потемнело в глазах и застучало в висках ощущением боли и неминуемой беды» (I, 35). Сила слова огромна, даже материальна, а родители, узнав о проклятии в адрес их детей, испугавшись оценки на выпускном экзамене, не оказали сопротивления ненависти, не встали на пути ее разрушительной силы. «А ведь смолчать на проклятие – это значит, подставить своих детей почти что под пулеметную очередь. Или с первых шагов по взрослой жизни заставить их ползти по болотной жиже, утираться от плевков, прогибаться в подобострастном реверансе» (I, 37).
Учителя-изверги, ломающие души детей, к сожалению, часто встречаются в современной школе. Они обзывают учеников «дебилами» («Да не судимы будете»), оскорбляют, унижают. Страшен, но показателен пример из очерка «Кто главный в Красной Шапочке?» «Однажды директор пришел на урок русского языка и сел на заднюю парту. Учительница добросовестно втолковывала детям суффиксы «чик-щик». Все шло, как по маслу. Она называла слово, а они хором, дружно, любо-дорого послушать, прибавляли нужный суффикс:
— Кровель…
— щик!
— Лёт…
— чик!
— Закрой…
— Рот! – дружно прокричал класс.
Учительница полными ужаса глазами посмотрела на директора. Комическая ситуация – вместо «закройщик» выпалить – «закрой рот» — на самом деле комической не была. Она была грустной. Дети, привыкшие к окрикам, упрекам, нравоучениям, вобрали в себя уже на уровне рефлекса, педагогические изыски типа «дай дневник», «выйди из класса», и, конечно, этот – «закрой рот». И вот сработало, прорвалось, и не один случайный голос, а стройный отлаженный хор» (I, 80-81).
Но есть и обратные примеры, примеры самоотверженного служения педагогов детям. Таков директор православного приюта (Центра педагогической реабилитации детей) в Хабаровске Александр Геннадьевич Петрынин, тот самый, которого подопечные называют «мамой Сашей» (очерки «Кто главный в Красной Шапочке?», «Паломники без посохов»). «Дети приходят к ним в центр из мира, где с ними не церемонились, где их не жаловали, где они докучали и очень часто были попросту лишними. Они мстили за это. По-детски жестоко и изобретательно. Они ненавидели обидчиков-учителей, презирали неудачников-родителей. Дети бродяжничали, воровали, постигали извращенную любовь и сладость дармовых денег» (I, 81). И вот с такими детьми работает А. Петрынин. Это молодой человек и зрелый педагог, «человек-праздник», в каждом оступившемся подростке, попавшем в приют, он видит личность, старается растопить его сердце, научить понимать ласку и заботу. И, конечно, лечить душу. С этой целью он организует большую паломническую поездку своих воспитанников по святым местам центральной России. Они были и в Троице-Сергиевой Лавре, и в Оптиной, и в Петербурге. «Дети, потянувшиеся к Богу и обретшие в Нем силы, веру в собственное будущее – Божьи дети». Не лишены произведения Н. Сухининой и юмора, тонкого, легкого и доброго: случился с юными паломниками в Оптиной Пустыни казус.
«Послушник в гостинице предупредил:
-Дверь на ночь закрываю. Если хотите, чтобы вам открыли, выучите пароль: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Без пароля не открою, и не просите.
Да что тут учить – легкота! Среди ночи троим понадобилось выйти. Туалет на улице. Вышли, потом постояли на крылечке, потом дернули дверь, дверь закрыта. Стали барабанить. Тишина. Пароль… Обомлели паломники, пароль-то из головы выветрился, как и не было. Стоят, вспоминают, в рубашечках, на босу ногу, филины кричат, страшно… Опять стучат: откройте. Без толку. Тогда они осторожно (навык есть навык) выставили стекло, увидели стоящего перед иконой на молитве послушника и шепотом ему, дабы не испугался.
-Слышь ты, как тебя, помилуй нас!
Вздрогнул послушник, увидев в проеме собственноручно закрытого на зиму окна три детские физиономии с раскрытыми от ужаса глазами. Помиловал. Уж очень просили» (I, 93).
Героиня другого очерка – «Тихий час для Ангела» — врач Надежда Константиновна Тимофеева, детский гематолог, создатель фонда «Свет мой» для больных лейкозом. Она выхаживает тяжело больных детей и с болью отпускает в мир иной безнадежных.
«- Тетя Надя, все говорят, я умру скоро, а как это, что такое умру? – бледная девочка на больничной койке доверчиво смотрит в ее глаза.
— Понимаешь, — она присаживается на краешек кровати, — у нас в отделении есть тихий час. Это когда дети обязательно должны отвернуться к стенке и поспать. Ты же знаешь, что такое спать? Знаешь. Вот и здесь так же. Ты уснешь, это такой тихий час. Очень тихий час…» (I, 48)
Ее боль настолько сильна, что несколько раз смерть ребенка в отделении оканчивалась для нее выкидышем. И все-таки она – человек особенный.
«Есть люди для праздников. Их пребывание в этом мире тоже похоже на праздник. К ним тянутся, они желанны и очень благополучны. Но ведь сплошным праздником не прожить никому. Беда не обходит наши дома, не скроешься от нее, не убережешься. Поэтому есть люди для беды. Вернее, для того, чтобы этой беде не поддаться, чтобы противопоставить ей мужественное сердце и крепкую волю. Люди эти – лоцманы в житейских бедах, и каждый раз, ведя нас по курсу беды, они и сами могут налететь на мель или подводный нежелательный риф. Редкая человеческая порода. Надежда Тимофеева из нее» (I, 148).
Очерки и рассказы Наталии Сухининой, возможно, слишком назидательны, нравоучительны, но после их прочтения возникает непреодолимое желание остановиться, оглянуться вокруг себя, переоценить свою жизнь, стать лучше, чище. Главное – успеть это сделать. Н. Сухинина учит, как сделать свой дом непроницаемым для губительных сквозняков зла, и как выжить в мире, продуваемом всеми ветрами.

Грудкина Татьяна Владимировна,
кандидат филологических наук

http://slvf.ru/%d1%88%d0%ba%d0%be%d0%bb%d0%b0-%d0%b6%d0%b8%d0%b7%d0%bd%d0%b8-%d0%b2-%d0%bc%d0%b8%d1%80%d0%b5-%d0%bf%d1%80%d0%be%d0%b4%d1%83%d0%b2%d0%b0%d0%b5%d0%bc%d0%be%d0%bc-%d0%b2%d0%b5%d1%82%d1%80%d0%b0%d0%bc/