Зеркальный лабиринт

Крон перенес тяжесть тела на правую ногу и застыл, вглядываясь в свое отражение. Неоновое зеленое освещение придавало лицу мертвенную бледность. Следующий шаг — и лицо окрасилось в синий цвет. Он вошел в синюю зону. Это означало, что идти дальше можно, но существует вероятность попасть в ловушку. Пятьдесят на пятьдесят. Опасно входить в оранжевую и красную зоны, но самое страшное — провалиться в черную дыру, откуда прямая дорога на первый уровень.

Уже год, как Крон вошел в «Зеркальное королевство». Как в любой онлайновской игре, он быстро прошел первый уровень и сразу заработал первую модель тротаутера, напоминающую обрезанный автомат Калашникова из сверхпрочного пластика. Тротаутер был удивительно легким оружием. К тому же из него можно было стрелять на любые расстояния. На пятом уровне первая модель автоматически сменилась на новую. Траектория полета ее пуль менялась на лету. Оружие было начинено сенсорными приборами, чувствующими любое температурное колебание, и определяло любой живой организм на расстоянии пяти миль.

На тринадцатом уровне Крон попал в зеркальный лабиринт — самое труднопроходимое место во всей игре. После него оставалось совсем немного до дворцовой башни, а значит, и до победы. Крон понимал, что потратит на лабиринт много времени, но чтобы полгода кружить по коридорам и проходам, этого он представить себе не мог.

За спиной раздался шорох. «Неужели кроули пробрались в лабиринт? Не может быть!» — Крон, не оглядываясь, выстрелил через плечо. Раздался звук разбитого стекла и перед ним открылся туннель, подсвеченный неприятным неоновым освещением. Теперь надо было решать: вернуться назад или идти сквозь него. Если выбрать второй вариант, то сделав шаг, можно застыть в зеркале плоской фигурой, если первый, то будешь отброшен на пять уровней назад, а этого очень не хотелось. «Была — не была!» — Крон вошел в туннель. «Только не это!» — закричал он, чувствуя, как неведомая сила засасывает его в зеркальную плоскость. «Не бойся, я тебе помогу», — услышал он Голос.

— Никита, сынок, ты дома? Есть будешь? Как первый школьный день? Варю видел? – прорвался голос матери сквозь наушники.

— Ну, дома. Ну, буду. – Никита снял «уши» и потряс головой. — «Круто я завис на этот раз. Теперь главное не осыпаться амальгамой, а то придется все начинать сначала — проходить уровни, биться с габзунами, завоевывать тротаутер. Хорошо, что можно включиться в игру с любого момента. Сейчас быстро поем и обратно».

Он встал со стула и изо всех сил потянулся. Мать вошла к нему в комнату и распахнула форточку.

– Вечно у тебя бардак! Кровать не убрана, грязища на полу! Ты опять пил эту дрянь! — она заметила банку из-под «Ред була». – Я же тебе говорила, что от этой гадости почки садятся.

— Куда они садятся? За стол или под стол? – ухмыльнулся Никита. – Не парься, все нормально с моими почками. Что там на ужин?

Мать убрала со стола выкройки, разогрела борщ и, положив в тарелку большой кусок мяса, поставила перед сыном.

— А сама?

Никита накинулся на еду. Он не ел весь день. Пакет чипсов не считался.

— Я отца подожду.

Мать с грустным лицом принялась разворачивать пакеты с новой тканью.

Маленький Никита очень любил общаться. В детском саду черноглазого мальчугана с обаятельной улыбкой знали воспитатели и дети из всех групп. Вокруг него всегда была куча друзей. Заводила и озорник Никита постоянно придумывал новые игры и любил давать игрокам необычные имена. Себя он почему-то называл Кроном.

Никита был прирожденным лидером. Несмотря на маленький рост и смешно оттопыренные уши, он нравился девочкам, но они его не интересовали.

— Я за девчонками бегать не буду, — сказал он матери, когда ему было пять лет, — нет у меня времени на эти глупости. Девчонкам подарки надо дарить, цветочки, сумки им носить. Пусть другие этой ерундой занимаются.

— А дружить с девочками можно? – улыбнулась мать.

— Если девчонка такая же умная как я, то можно, — подумав, ответил Никита. – Только я что-то таких не встречал.

Зеркальный лабиринт

Мать Никиты, Ольга, была надомной портнихой. Их небольшая кухня всегда была завалена тканями, выкройками, лентами. С раннего детства сын засыпал и просыпался под стрекот швейной машинки. Чтобы спокойно работать, Ольга постоянно включала ему телевизор. Завороженный экраном малыш часами смотрел все, что показывал ему «голубой экран». Отец Никиты был строителем и с утра до ночи пропадал на объектах. От первого брака у него было двое детей, которым надо было помогать, поэтому он брался за любую работу. Домой приходил усталый, быстро ел, включал спортивный канал и падал на диван перед телевизором. Успев пару раз крикнуть «гол», он засыпал, как убитый.

— Совсем ты сыном не занимаешься, — вздыхала Ольга.

— Подрастет Никитка, я с кредитами рассчитаюсь, тогда и займусь, — отговаривался муж.

Идя в школу, Никита был уверен, что будет в классе первым заводилой. Он придумал для одноклассников новую игру и при первой возможности рассказал ребятам ее правила, но те его стараний не оценили.

— Бегать и прятаться по коридорам – это отстой, а на чердак нас точно не пустят!

— Как ты сказал тебя зовут? Крон? Вот так имячко! Ой, не могу, держите меня!

— С чего ты решил, что будешь главным?

— На приставках играть интереснее. Можно на машинах погонять или пострелять.

— Я лучше в «Алладина» поиграю!

— А я в тетрис! – шумели и смеялись они.

В общем, играть с Никитой все отказались. Ребята разошлись, и только Варя из параллельного класса, случайно затесавшаяся в их толпу, сказала, что игра ей понравилась.

— Давай дружить!– предложила она Никите.

Пухленькая светловолосая девчонка смотрела на него таким ясным и доверчивым взглядом, что он, неожиданно для себя, согласился.

Варя оказалась классной девчонкой, веселой и доброй. Она много читала и любила разгадывать разные головоломки. Свободного времени, в отличие от Никиты, у нее не было.

Девочка занималась английским языком, рисованием, гимнастикой и училась в музыкальной школе.

— И как ты можешь столько заниматься? Я бы давно взбунтовался! – горячился Никита.

— Маме говорит, что так надо, — отвечала Варя, чем страшно его бесила. Сам Никита ни к кому не прислушивался.

В третьем классе Ольга отдала сына на продленку. Читать Никита не любил, придумывать игры ему надоело. По вечерам он часами смотрел мультики.

Никита и Варя виделись, в основном, на большой перемене. За двадцать минут они успевали рассказать друг другу все новости. Говорила обычно Варя. Никита больше молчал или жаловался на жизнь:

— Мама совсем на меня внимания не обращает, все время шьет или заказчиц принимает. Отец поздно приходит. Я его сколько раз просил на выходных в зоопарк сходить или в кино, а он все время говорит: «Потом, потом». Уже полгода обещает. А потом – суп с котом!

— Не расстраивайся. Хочешь, я со своим папой поговорю и вместе в зоопарк сходим. Он для меня всегда время находит.

Услышав, что выходной день сын проведет с Варей и ее родителями, Ольга обрадовалась. «Хорошо бы они почаще Никиту с собой брали», — подумала она.

Вскоре Варины родители пригласили Никиту на спектакль в кукольный театр, но тот отказался.

— Не люблю я театры, — пряча глаза, сказал он. – И вообще, мне больше нравится дома сидеть. Давай, как раньше, только в школе встречаться.

Варя пересказала его слова отцу и спросила:

— Папа, почему Никита отказался?

— Гордец твой друг. Ну, ничего. Может, эта болезнь у него пройдет.

— А разве гордость – это болезнь? – поразилась девочка.

— Смертельное заболевание. От него душа гибнет. Ты и сама будь осторожна. Смотри, не заразись, — отец улыбнулся, но глаза у него были серьезные.

Никита учился в пятом классе, а игровой приставки у него все еще не было. Семья жила скромно, и дорогими игрушками родители сына не баловали. Раньше мальчику хватало телевизора, но теперь он страстно хотел иметь плейстейшен.

— Родители никогда приставку не купят, а мне она так нужна! На первое сентября просил – отказали, на Новый год – тоже. У всех ребят в классе «компы» есть, у многих даже «лэптопы»! Чувствую себя лузером! – жаловался он Варе.

— Какого марта у тебя день рождения? – однажды спросила она его, что-то обдумывая.

— Шестого, а что?

— Увидишь, что, — засмеялась Варя.

Перед днем рождения Ольга спросила сына:

— Сколько мне пирожков печь? Сколько гостей у тебя будет?

— Не надо ничего печь. Не нужен мне этот день рождения. Подумаешь – одиннадцать лет! Что праздновать?

Отношения с одноклассниками у Никиты так и не сложились. После того, как они в первом классе высмеяли его игру, он держался особняком. К тому же его грызла зависть, в чем он не хотел признаваться самому себе. «Вот вырасту, стану богатым, у меня будут самый крутой комп. Тогда все мои однокашники придут ко мне и скажут: «Прости нас, Крон. Мы хотим дружить с тобой, — Я их, так и быть, прощу. И возьму в свою игру».

Вечером шестого марта, когда Никита надул щеки, чтобы задуть свечи на праздничном торте, раздался звонок, и на пороге появилась сияющая Варя. У ее ног стояла огромная коробка.

— Пап, спасибо, — крикнула девочка вслед спускавшемуся по лестнице отцу.

— Не за что, — раздался в ответ его веселый голос.

— Варька! Это мне?! Спасибо! Ты – настоящий друг! – закричал Никита, поняв, что к чему.

– Это последняя модель плэйстейшена фирмы «Сони», — объясняла Варя, пока Никита бегал за ножом, чтобы вскрыть коробку. – Даже у меня такой нет.

— Очень дорогой подарок, — растерянно повторяла мама.

— Есть у людей деньги, вот и купили. Для кого-то это, вообще, копейки! – высказался раздраженно отец и, хлопнув дверью, ушел к себе в комнату. Оттуда сразу понеслись вопли футбольных болельщиков.

Теперь, забыв про телевизор, все свободное время Никита отдавал приставке.

— Никитка, нельзя же без конца играть в бегалки и стрелялки, — огорчалась Варя. – Папа говорит, что во всем нужна умеренность.

— Вот и слушайся своего папочку, — раздражался мальчик. – А я буду делать, что хочу!

Через год у Никиты появился компьютер.

— Старенький да удаленький, наши умельцы в него большой объем памяти установили, так что играй, сынок, на здоровье, — отец с гордостью водрузил электронного монстра на письменный стол.

— Ты, Никитушка играй, да не заигрывайся, — мать с опаской потрогала монитор, — здоровья-то от этой машины точно не прибавится. А зрение можно испортить.

— А я защитный экран куплю, — неожиданно расщедрился отец. – И к Интернету завтра подключимся. Сейчас тарифы выгодные. Не разоримся.

— Надо говорить к Нету, а не к Интернету, — поправил отца счастливый Никита и помчался звонить подруге.

Николай Антонович, отец Вари не заметил, как заразил дочь программированием. Она настолько этим увлеклась, что отказалась от гимнастики.

Варя хотела заинтересовать программированием и Никиту, но тот отрезал: «Не лезь. Неинтересно». Дружба ребят стала угасать. Девочка переживала, пыталась поговорить с Никитой, но тот либо молчал, либо грубил.

Летом ему удалось подработать уборщиком в кафе. К заработанным деньгам мать немного добавила, и мечта Никиты, наконец, исполнилась — он стал владельцем нового компьютера и «ушей».

Правда, учиться стало труднее. Он стал рассеянным, часто засыпал на уроках. Мать начали вызывать в школу, и она каждый раз обещала учителям, что возьмется за сына. Но когда Ольга пыталась с ним поговорить, Никита затыкал уши, и она срывалась на крик. Тогда он, окинув мать презрительным взглядом, возвращался к призывно гудевшему «другу».

Однажды Ольга не выдержала и пошла за ним. Выдернув компьютерный шнур из розетки, она хотела продолжить разговор, но, обжегшись о наполненные ненавистью глаза сына, разрыдалалась. Обращаться за помощью к мужу было бесполезно. «Сама во всем виновата, надо было с ним заниматься, когда он был маленький, а теперь поздно. Что выросло, то выросло. Хорошо хоть дома сидит, а не с дружками дрянь всякую пьет или нюхает», — неизменно говорил тот.

Никита мать не жалел. Все, что мешало его игре, раздражало, в том числе, и она . «Сама во всем виновата. Лезет ко мне с тупыми разговорами: школа, учеба, образование. Да плевать я на них хотел. Меня этот долбанный мир вообще не интересует. Все только о деньгах и переживают. Сначала, как их раздобыть, потом – как потратить. И папаша мой не лучше. Пашет, как проклятый, чтобы обеспечить своих брошенных птенчиков! Про меня вообще не думает. Мать горбатится с утра до ночи на своих клиенток. Они ей твердят: «Ах, Олечка, вы такая рукодельница, такая талантливая!», а платят гроши. А мать стесняется цены поднимать. На улицу выйдешь – лица у людей мрачные, не дай Бог кого-нибудь заденешь, такой зверь наружу вылезет».

Все чаще, выходя из игры, Никита не мог понять, кто он – четырнадцатилетний подросток или супергерой Крон? Где игра, а где настоящая жизнь? На улице, рассматривая прохожих, он сравнивал их с героями лабиринта. «Парень с зеленым эрокезом, в черной майке с черепом во все пузо, мог бы играть за Дрока – одного из самых заклятых врагов Крона, а качок в рваных джинсах реально смахивает на Пакса, который пару раз выручал Крона из беды. Длинноногая девушка с длинными белыми волосами – вылитая Садл, роковая красавица лабиринта. Больше всего на свете она любит драгоценности и достанется тому, кто принесет их как можно больше. У Крона уже приличный запас».

Конечно, ему было известно, что за героем-силачом может скрываться сопливый доходяга геймер, а за спортивной красоткой – тридцатилетняя толстуха, хрустящая чипсами без отрыва от игры, но хотелось верить, что игроки похожи на своих героев. Так было интереснее.

Его Крон был одним из лидеров в лабиринте. Однажды Никите предложили за него целых пятьсот баксов. Разговор шел по телефону. «Продать Крона — все равно, что продать себя», — отказался он, как вдруг в голове прозвучал Голос из игры:

-А если бы тебе предложили миллион?

«Миллион! Да за эти деньги я бы все продал», — мелькнула предательская мысль.

— Молодец, — похвалил его Голос.

Никите стало жутковато.

— Эй, ты где? — прошептал он, оглядываясь, но ответа не было.

Прозвучал Голос наяву или ему послышалось, Никита не понял.

«Так бывает, — успокоил его сосед по лестнице, тоже заядлый геймер. – От недосыпа, или от усталости. Я уже давно голоса слышу. Просто стараюсь к ним не прислушиваться. А то мелют всякую чушь. Представляешь, один прямо зудит – прыгни в окно – взлетишь! Да мне полетов в замке Дракулы хватает. Я там на пятнадцатом уровне такие пике выделываю! Когда тебе твой лабиринт надоест, давай к нам. Я тебе своего монстрика недорого продам, а сам в «Нереальное королевство» перейду. Там в онлайне почти полмиллиона геймеров!» «Неа, — помотал головой Никита, — я пока повелителем не стану и Садл не завоюю, из королевства не уйду. Может я, вообще, в нем останусь». «Это как?» — насторожился сосед. «Еще не знаю, но мне предлагают», — проболтался Никита. «Ты с этими предложениями, смотри, аккуратней. Знаешь, сколько геймеров в последнее время самоубийством закончили?». — «А при чем здесь это?». — «Я в чате читал, что некоторые хотели навсегда в игре остаться и умирали от истощения прямо у компьютера». «Бред», — подумал Никита, почему-то разозлившись на соседа.

Последнее время он злился постоянно. Его стали раздражать незнакомые люди на улице, особенно старики. Они казались Никите ползущими морщинистыми черепахами. Крон мог бы легко их раздавить своим мегаскартом, но ведь мегаскарт в жизнь не перетащишь, как и любимый тротаутер. А с ним, ох, как можно было бы повеселиться! Ни одной крысы на помойках бы не осталось, ни одной бездомной кошки.

Никита давно разлюбил животных. В детстве он не мог спокойно пройти мимо собаки или кошечки, всех ласкал и гладил. Теперь же он смотрел на четвероногих глазами Крона, как на объекты виртуальной охоты.

Никита изо всех сил сдерживался, чтобы не хамить старым людям. «Зачем им вообще жить? Они уже свое отжили. Они даже смски не умеют посылать, – думал он, глядя на полуслепую бабусю, которая, выставив перед собой полку, переходила через дорогу. – Ухаживай за ними, налоги на их пенсии отчисляй. Все-таки эвтаназия правильная вещь. Надо такой закон ввести: после шестидесяти лет – эвтаназия. Укол — и ты свободен от старости, от болезней, никого не обременяешь, никому не должен. Или можно еще отвозить стариков в заброшенные деревни подальше от городов. Пусть живут, как хотят. А в городах останутся молодые, сильные, смелые и умные. Дураков тоже надо изолировать. Устроить для них заводы-рекреации. Пусть работают. Дураки должны работать, а умные – наслаждаться жизнью. Быстрее бы открыли порталы для перехода из этой серятины в виртуальные миры. Я к тому времени стану повелителем зеркального лабиринта. Буду испытывать новичков! Голос намекал, что есть целая галактика, состоящая из зеркальных лабиринтов, и я смогу ее завоевать».

Никиту перевели в восьмой класс при условии, что после его окончания он уйдет из школы.

На каникулы мать отправила его к подруге в деревню, надеясь, что сын придет в себя. Через три дня, обнаружив в сарае перебитых из рогатки кур, подруга отправила Никиту обратно. «Его надо лечить!» — написала она в записке для Ольги крупными буквами. Та, конечно, расстроилась, а довольный Никита все каникулы провел в онлайне, выходя из игры на короткие промежутки для еды и сна.

Увидев Никиту первого сентября, Варя бросилась к нему.

— Привет! – глаза девочки светились от радости. — Пойдем на нашу скамейку, поговорим. До звонка еще есть время, — потянула она его за руку.

Никита, пригладив пятерней как всегда вздыбленные волосы, неохотно пошел за ней. «А Варька симпатичная стала. Вытянулась, похудела. А была таким смешным колобком. Я еще удивлялся, как ее в гимнастику взяли? Она вполне бы могла играть за Нэру. Надеть бы на нее маечку покороче, шорты, сапоги-казаки – вылитая повелительница Варнов».

Не подозревая о его мыслях, Варя тарахтела без остановки.

— Как ты? Как лето провел? А мы с родителями на Алтай ездили, потом в паломничество по Золотому кольцу. Представляешь, Бог есть!

— Ты его на Алтае видела? – заржал Никита. — Совсем твои предки сбрендили? Они же современные люди!

— Да, не смейся ты! Все очень серьезно! Я же тебе не успела рассказать! Они весной в аварию попали. В них фура въехала. Машина всмятку. А на них не царапины! Гаишники и врачи из «скорой» были в шоке, когда их достали из сплющенной машины. А родители потом мне рассказали, что почувствовали, что во время удара их кто-то крыльями обнял и закрыл от смерти. В общем, словами этого не объяснить.

— И кто это их спас? – усмехнулся Никита.

— Ангелы-хранители. Смотри, у меня есть икона Ангела-хранителя.

Варя достала из сумочки иконку размером с ладошку.

— Если бы не копье, я бы подумал, что это девушка, — хмыкнул Никита. — Не верю я ни в каких ангелов. Вот скажи мне, ты их когда-нибудь видела?

— Я не видела, зато другие видели.

— Я пока сам не увижу – не поверю. Ладно, что у вас дальше было?

— Родители после аварии сразу в церковь пошли свечи ставить, — продолжила Варя, убрав иконку на место, — так им врач со «скорой помощи» посоветовал. А в церкви они с батюшкой познакомились, с отцом Михаилом, он бывшим программистом оказался. Отец с ним подружился. Отец Михаил у нас часто в гостях бывает. Так интересно обо всем рассказывает. Я теперь на мир стала другими глазами смотреть. Оказывается, нет в жизни ничего сложного. Если будешь стараться жить по заповедям, то зло само от тебя будет отходить. Только надо обязательно испаведоваться и причащаться.

— Испаведоваться?! Так у меня грехов-то нет. Варька, ты совсем сбрендила. Ты еще паранджу надень!

— Паранджу мусульманки носят! Эх, ты, элементарных вещей не знаешь.

— В моем лабиринте мусульманок нет, вот и не знаю. И, вообще, мне весь этот бред не интересен! Поп – бывший программист. Так я и поверил!

— Никитка, ты же знаешь – я никогда не вру! – горячо воскликнула Варя и вдруг покраснела. – Вру, конечно. Просто я раньше этого не замечала. Представляешь, я теперь в себе такие вещи вижу, о которых раньше понятия не имела.

— Например? – заинтересовался Никита. – Голоса ты, случаем, не слышишь?

— Только голос совести, — улыбнулась Варя. – А отец Михаил, между прочим, доктор наук. Я еще с отцом Глебом познакомилась, так он, вообще, бывший футболист, духовник команды «Зенит».

— Ну, это ты загнула, — нарочито схватился за живот Никита. – В жизни не поверю, что парни из «Зенита» в Бога верят!

— Ну, не все, наверное, но русские точно. Ты в Нете про них почитай. Там и фотки есть, — не обиделась Варя. – Слушай, а ты по-прежнему из онлайна не вылезаешь? — она заглянула другу в глаза.

— А тебе-то что? – Никита отвел взгляд, — я, вообще, только там и живу. Я, может, скоро летать начну, как птица.

— Эй, птица-воробей, — Варя, не обратив внимания на грубость, улыбнулась своей солнечной улыбкой и взъерошила его волосы. «Как в детстве, — вспомнил Никита. – Я ее за косички дергал, а она мне волосы ерошила».

— А после восьмого класса ты куда пойдешь? Посуду мыть или у родителей на шее будешь сидеть? – девочка стала серьезной.

— Не думал еще. Может, в колледж на повара пойду, а потом в армию.

— Тебя в армию не возьмут. Ты тощий и зубы у тебя крошились. Я помню.

Действительно, у Никиты начали крошиться зубы. Стоматолог сказал, что это от компьютера. «Надо ставить коронки», — подытожил он. Отец выложил за коронки все накопленные деньги и страшно злился по этому поводу. Даже хотел компьютер на работу унести. Никита тогда чего только отцу не наобещал: и отработать все деньги, и матери помогать, и за учебу взяться. Часть денег он отцу вернул – летом помидоры у фермеров собирал, матери пару раз помог квартиру убрать, даже окна вымыл, а вот с учебой… Ладно, потом видно будет.

— Зубы мне починили, — пошутил Никита. – А мясо нарастет. Не бойся, не пропаду.

— А я как раз боюсь, что пропадешь! Я летом не только по стране разъезжала, но и в программе твоей игры разобралась досконально. Есть там какая-то чертовщина. А что именно, пока не поняла.

— Слушай, Варь, а Голос там есть? – оживился Никита.

— Как понять голос? Звук?

— Нет, Голос сам по себе. Он мне иногда подсказывает ходы, ну и разные вещи говорит.

— Какие вещи? – насторожилась Варя.

— Нормальные, — на Никиту вдруг накатила волна злости. – Все, проехали. Я пошел.

— Подожди, — Варя схватила его за пиджак. – Слушай, мы в поездке с одним священником познакомились. Его зовут отец Владимир. Он иеромонах, служит в пустыньке, недалеко от Москвы. Там женская монашеская община. Правда, монахинь пока всего три. Представляешь — церковь и кельи стоят прямо в лесу. Туда добраться не просто: сначала надо несколько часов на автобусе, а потом либо пешком семь километров по лесной дороге, либо на телеге. На машине тоже можно, только на джипе или на Ниве, другие туда не проедут. В пустыньке и лошадь есть по имени Георгин.

— Не лошадь, а конь, — буркнул Никита.

Варина болтовня его страшно раздражала.

— Представляешь, он бывший врач-психолог, — продолжила девочка, старательно не обращая внимания на хмурое лицо друга, — а теперь помогает людям от разных зависимостей избавиться: от наркотиков, от игровых автоматов и от компьютерной зависимости тоже. К нему больные люди со всей страны приезжают, а уезжают – здоровыми. Они вместе молятся, просят у Бога помощи и Господь им помогает. Оказывается, надо только поверить в то, что Бог поможет, и он тут же откликнется! Если хочешь, мы можем к нему съездить. Я отцу Владимиру про тебя рассказала. Он сказал, чтобы мы обязательно приехали. Хочешь, я папу попрошу и он нас на зимние каникулы в пустыньку отвезет?

— Что-то я не понял, ты что, меня больным считаешь? – прищурился Никита. – Какие наркоманы? Какая зависимость? Какой отец Владимир? Мне еще не хватало с попами общаться! И не лезь ты ко мне. У меня все в порядке.

— Да как же в порядке? – закричала Варя, — ты себя в зеркале давно видел? Скелет с ушами!

— В зеркале? – Никита многозначительно кивнул, — там я бываю часто.

Слушай, а я стихи начал писать, — невпопад добавил он и, достав потрепанный блокнот, прочитал на одной ноте:

В душе мелодия звучит

Из гамм, мне неизвестных.

И сердце бешено стучит

От страхов неуместных.

Я столько лет уже блуждаю

По кругу неизменных темных дней,

Частичку истины познать желаю,

Чем ближе к ней, тем путь мой тяжелей.

— Как-то все это грустно, — Варя ловила каждое слово друга. – Слушай, судя по стихам, ты прекрасно понимаешь, что с тобой происходит.

— Да ладно, — Никита убрал блокнот в карман. Самое главное, что Крон скоро станет повелителем лабиринта, а потом и всей зеркальной галактики.

— Никита! Опомнись! – Варя схватила друга за руки и начала трясти изо всех сил. – Это все бред! Нет никакой галактики. Есть только наша земля и наша жизнь!

— Да отпусти ты меня, — Никита с неожиданной силой вырвал свои ладони и, оттолкнув подругу, вместо школы пошел домой.

— Пошли вы с этой жизнью, – бормотал он на ходу, — я Крон, повелитель зеркального королевства. Вот там – настоящая жизнь!

— Что это с Никитой, — подошла к Варе одноклассница. – Он так выглядит, словно на иглу подсел.

— Он и подсел, только не на иглу, а на игру. Но я этого так не оставлю!

Девочка достала мобильник и решительно набрала номер:

— Отец Владимир, это я, Варя. Помните, я Вам рассказывала про своего друга? Его зовут Никита.

И она пересказала священнику недавний разговор.

Последнее время Голос, помогавший Крону двигаться вперед, все чаще и чаще предлагал ему навсегда остаться в игре, но пока не говорил, как это можно сделать. Однажды, словно невзначай, он проговорился, что Никита сможет не только двигаться по зеркальному королевству, но и летать над ним, причем летать из всех геймеров онлайна будет он один. А потом Голос намекнул, что полеты возможны и в зеркальной галактике. «Космические войны – это круто», — небрежно бросил Голос, и эта фраза поселилась в голове у Крона. Теперь он постоянно думал о заманчивом предложении.

«А почему бы и не согласиться?» — Крон разбирал после удачной битвы сундуки, набитые золотом и драгоценными камнями. Он испытывал огромное удовольствие, держа в руках тяжелые монеты с чеканными узорами, но оружие ему нравилось больше.

Однажды, в самом начале игры, Крон с боем прорвался в пещеру варнов, набитую последними моделями тротаутеров и апров. Вот он оторвался! Палил без устали почти час по кроулям и лупрам, которые кишмя кишели вокруг. Подстреленные кроули с визгом переворачивались в воздухе и падали кверху лапами, истекая фиолетовой кровью. Лупры были хитрее, они пытались спрятаться в норы, но их длиннющие хвосты все равно торчали наружу, выдавая своих владельцев. Кровь у лупров была зеленая, как трава, которую они жевали без остановки. Да, тогда он повеселился и, кстати, заработал кучу дополнительных жизней. За двух убитых лупров, как и за пять кроулей, полагалась одна жизнь.

Сначала Крону было жалко маленьких ушастых зверьков, но потом он вошел во вкус, и жалость исчезла. К тому же Голос нашептывал, что это самый легкий способ заработать жизни, пригодившиеся ему на седьмом уровне, когда он боролся врукопашную с Морлом. Огромный гарилообразный соперник тоже изо всех сил стремился стать повелителем зеркального мира. Несколько раз они начинали схватку, и каждый роз Морл бросал Крона на каменные плиты лабиринта с такой силой, что тот умирал. В самый последний момент Голос подсказал Крону воспользоваться электрошоком, хотя по правилам этого делать было нельзя. Но этот совет спас ему жизнь, и из игры его почему-то не выкинули. Пока Морл пребывал в шоке, он проскочил в распахнувшуюся дверь.

Услышав Голос впервые, Никита внимательно изучил правила «Зеркального королевства», но тот нигде не упоминался. «Да какая мне разница — откуда он взялся, — решил Крон, — главное, что он мне помогает!»

Никита доел борщ.

— Сынок, хочешь я сегодня пирожков с капустой напеку? Варю позовешь. Все вместе чаю попьем, — оторвавшись от выкроек, предложила мать.

— Варю, — ухмыльнулся сын, — да она чокнулась. В Бога теперь верит. Про какого-то попа мне рассказывала. Что он от наркотиков и разных других зависимостей лечит. Совсем спятила бывшая подруга. – Никита резко отодвинул от себя пустую тарелку. – Все, я пошел.

Погрузившись в игру, он не слышал, как вернулся с работы отец, не слышал, что тот говорит матери, что она отвечает. Он и так наизусть знал их разговоры.

— Спасибо, вкусно.

— На здоровье.

— Никитка дома?

— Опять играет в компьютере.

— Лучше пусть играет, чем по улицам с дружками болтается. Устал. Пойду прилягу, сегодня футбол.

И так каждый день. В выходные отец к футболу покупал пиво, а мать ходила в салон делать маникюр. Тухлятина, а не жизнь. Если бы они только знали, что их сын — крутой геймер, победитель варнов и лоуков, а в будущем и властелин Зеркального лабиринта!

— Кто же ты, Голос?

Крон надел наушники, и снова оказался в синем неоновом лабиринте. Он физически ощущал, как тело растянуло и расплющило. Закованная в доспехи фигура Крона с рогатым шлемом вместо головы превратилась в плоский контур, что отразилось во множестве зеркал. «Где же Голос?! Он же обещал помочь! Неужели обманул?» — Крон напряженно прислушался. Издалека донесся какой-то гул. Тело начинало затекать. Ему показалось, что еще немного, и растянутая кожа от напряжения начнет лопаться. Гул усилился. Теперь он явно расслышал звук бурлящего потока несущегося по туннелю. «Еще немного и меня смоет в воронку в самое начало игры, — вспомнилось правило. – Либо я превращусь в амальгаму и стану зеркалом. Если только каким-то чудом, кто-то из геймеров не доберется до этого уровня и не отдаст мне запасную жизнь». Впрочем, рассчитывать на добренького товарища не приходилось.

Некоторые игроки продвигались по лабиринту парами, и даже группами, но Крон был одиночкой. Так было выгоднее. Не надо было никому помогать, делиться запасными жизнями. Да и властелином лабиринта мог стать лишь один игрок.

Насколько Крон знал, пройти к нему можно было только с тротаутером, получить который мог только самый продвинутый игрок.

— Как мне выбраться?! – закричал он в отчаянии.

— Я же сказал, что помогу тебе, – Крон вдруг услышал Голос. — Но взамен ты должен остаться в игре навсегда.

— Навсегда, — протянул Крон, — но я не уверен, что хочу этого.

— Не понимаю, что тебя останавливает? Ты практически все время проводишь в лабиринте. А я сделаю так, чтобы ты не выходил из него. Зачем тебе возвращаться в обычную жизнь? Что тебя там ждет? Всегда недовольные тобой предки? Тупые учителя, зудящие, что надо учиться для того, чтобы сдать ЕГ, поступить в какой-нибудь тупой университет, закончить его и найти тупую работу? Бред! Главное – это свобода, а ее можно получить только в виртуальном мире. Здесь ты сам отвечаешь за себя, здесь тебя никто не достанет, здесь нет обязанностей. Только игра и ее правила. И я могу сделать так, что игра будет подчиняться только тебе. Ты можешь стать самым великим геймером! Все геймеры будут поклоняться тебе. Тебя будут звать великий Крон. В твоем распоряжении будут оружейные склады. О, ты еще не знаешь, какое оружие я припас для тебя. Тротаутер – детская игрушка в сравнении с ним. Я же обещал тебе, что ты станешь единственным, кто сможет летать и сражаться в зеркальной галактике с валлами и опрами.

— Заманчиво! — помотал головой Крон. – Но сначала скажи, как выбраться из этой ловушки.

Возвращаться на нулевой уровень не хотелось.

— Тебе надо… — но Голос не успел договорить.

— Не слушай его, — перед Кроном неожиданно разлился ослепительный свет, и появилась фигура юноши в легких доспехах, с мечом. Из-под остроконечного шлема, на покрытые плетеной кольчугой плечи, спадали золотые вьющиеся волосы.

— Ты кто? – обрадовался Крон.

— Я твой спаситель! – юноша коснулся мечом зеркальной поверхности, и освобожденное тело Крона приняло прежнюю форму.

— Странно, у тебя же нет тротаутера! Как же ты смог меня освободить? Это не по правилам!

— Я вне игры, — юноша коснулся руки Крона. – Снимай шлем и выходи из игры.

— А может, я не хочу, — пробурчал Крон, но руки почему-то потянулись к голове и стащили с нее шлем.

«Интересно, откуда взялся этот спаситель? В правилах его нет, как и Голоса. Может это какой-то геймер-вундеркинд? Или он последний Варн, король лабиринта и я должен биться с ним, чтобы завоевать господство над всем зеркальным миром? Или его прислал Голос?» — всю ночь думал Никита. Совершенно разбитый, он уснул лишь под утро.

— Сынок, вставай, — заглянула к нему мать. — Марья Петровна сказала, что если ты пропустишь хотя бы день, то вылетишь из школы. Мне к клиентке надо, так что позавтракай сам.

— Ага, — буркнул Никита и провалился в глубокий сон.

Огромная черная собака, грозно рыча, гналась за ним по зеркальному королевству. Из ее раскрытой клыкастой пасти хлопьями падала пена. Никита на ходу палил в разъяренное животное из тротаутера, но выстрелы, не причиняя псине вреда, отскакивали от ее лоснящейся черной шерсти. «Пуленепробиваемая собака, — с ужасом понял беглец. — Сейчас надо свернуть направо, затем — прыгнуть через каменную тумбу, слева будет засада варнов», — подсказывала память. «Откуда взялся этот пес? В игре его никогда не было». Никита начал уставать. Собака, почувствовав, что жертва ослабла, победно залаяла.

«Что сейчас будет впереди? — отчаянно соображал Никита. – Кажется, охотничий домик. Если я вспомню код на двери, то смогу спастись от этого пса. Какой же код? Не помню!». Он подбежал к кирпичному домику и с облегчением увидел, что дверь гостеприимно распахнута. «Ура!», — он уже занес ногу на порог, как откуда ни возьмись, появился огромный бурый медведь и закрыл собой вход.

Недолго думая, Никита свернул в сторону и, ударившись лбом в кирпичную стену, упал. Медведь ловко вильнул в сторону, и пес, пролетев через порог, с жутким воем рухнул в бездну.

Бурый спаситель куда-то исчез.

— Вставай, радость моя, — раздался рядом с мальчиком ласковый голос.

Сгорбленный старец с белыми седыми волосами и бородой по самые глаза протянул ему руку. Ухватившись за нее, Никита поднялся и потер лоб.

— Лоб расшиб – не беда, — ласково улыбнулся старец. – Ты же мог жизни лишиться. Знаю, знаю, что она тебе не по нраву, — опередил он ответ мальчика, — но другой у тебя не будет. Господь наш одну жизнь человеку дает, один крест и нести его надо с радостью и любовью, как бы тяжело не было.

— Какой еще крест? – не понял Никита.

— А вот какой, — старец указал на небо и пропал так же неожиданно, как и появился.

Никита поднял голову. Своды лабиринта разошлись, и он увидел голубое чистое небо, а на нем сверкавший на солнце огромный, в полнеба ярко синий крест.

— Что это? – Никита не мог оторвать от него глаз.

— Это твой крест, твоя жизнь, — отозвался мягкий мужской голос.

Мальчик обернулся и увидел Варю, а рядом с ней пожилого священника.

— Спас тебя отец Серафим, — сказал он.

— А я его об этом не просил, — захорохорился Никита.

— Зато я просил. И Варя просила, и мама твоя.

— Мама?!

— Опять школу прогулял! Сил моих больше нет! Да что это такое! Тебя же из школы выгонят! Неучем останешься!

Никита открыл глаза и увидел над собой плачущую мать. Часы на стене показывали полчетвертого.

— Мам, не реви. Ничего страшного не случилось. Никуда они меня не выгонят. Права не имеют. Слушай, я сейчас такой сон видел…

Он вдруг хотел рассказать матери про старца и медведя, но та, набрав номер мужа, закричала в трубку:

— Твой сын опять школу прогулял. Я не знаю, что с ним делать! В конце – концов, ты отец, ты с ним и разбирайся!

— Приду домой – убью! Так ему и передай, — отец бросил трубку.

— Придет домой – убьет! – повторила растерянно мать и разрыдалась.

— Да пошли вы!

Никита натянул одежду, достал денежную заначку и выбежал из дома. Пересчитав на улице мятые купюры, он направился в ближайшее Интернет кафе.

Полуподвальное помещение было забито монотонно жужжащими компьютерами. Народу, как всегда, было много. Сев на первое попавшееся свободное место, Никита достал блокнот и записал:

Как тошно тут и пусто,

И мне порой так грустно.

Забыться я желаю в грёзах,

И позади оставив страх,

Встать на краю у бездны.

И сделать свой последний шаг.

Желанья все мои поглощены,

И надо мной один лишь мрак.

Я не нашёл себе тут места,

Мне стало слишком тесно.

Я попрощался с жизнью,

Единым стал со смертью.

Её зову я, к ней стремлюсь

В полет последний отправляюсь…

— Голос, я согласен! – крикнул Крон, стоя посреди главной площади королевства.

Стоять на виду было опасно, любой игрок мог убить его или взять в плен, что означало долгие годы рабства.

Рабы в королевстве выполняли самую грязную и тяжелую работу. Обрести свободу можно было лишь одним путем – убить своего хозяина, что было практически невозможно.

Крон рабов не брал. С ними надо было возиться, кормить их, поить и быть вдвойне настороже, чтобы не получить от раба удар в спину. Хотя, иметь их было престижно. «Стану властелином королевства – на меня все будут пахать, а пока мне и одному хорошо», — думал Крон.

Крону очень хотелось показать Голосу свое бесстрашие, чтобы тот убедился, что именно он должен стать повелителем королевства и зеркальной галактики.

— Голос, я согласен! – еще раз крикнул он, и подумал, что пора убираться с площади, тем более что за углом ближайшего дома раздался подозрительный шум.

— Молодец! – откуда-то сверху отозвался Голос, — лети ко мне.

Крон почувствовал, как его ноги отрывались от зеркальной поверхности.

— Ты можешь махать руками, как крыльями, — подсказал Голос.

Сделав первый неуверенный взмах, Крон немного приподнялся.

— Не бойся! – раскатисто рассмеялся Голос.

— Я ничего не боюсь!

Крон замахал руками и быстро оказался над дворцовой башней, возвышавшейся над всеми строениями.

Впервые он увидел все королевство сразу. Оно оказалось не таким большим, как ему казалось. Зеркальный лабиринт, в который боялись заходить самые крутые геймеры, был до смешного примитивен. Сверху он напоминал гофрированный рукав, уложенный зигзагом, части которого в некоторых местах соединялись между собой короткими обрубками того же серебристого гофра. «Это же простейшая детская игрушка, напичканная зеркалами, труба с одним входом и одним выходом, ее даже можно напрямую пройти, если мозги включить и смотреть под ноги, а не в зеркала», — подумал Крон.

Само королевство его тоже разочаровало. Он прекрасно видел местонахождение всех геймеров, бывших в этот момент в онлайне. Они выглядели разноцветными огоньками. Новички – красными, середнячки – оранжевыми, опытные игроки, которые провели в королевстве больше года – бледно розовыми.

Вдруг Крон увидел, как на одной из улиц банде чернокожих проклов с мохнатыми ушами и провалами на месте носа удалось незаметно подкрасться к Роксу – рыжему великану с такими накаченными бицепсами, что казалось еще немного и кожа на нем лопнет.

Крон пару раз встречался с ним в королевском пабе и, болтая за кружечкой эля, пытался определить, кто скрывается за внешностью супер героя: парень, девчонка или взрослый игрок. Почему-то ему казалось, что Рокс – девчонка. Слишком часто тот поглядывал на себя в зеркало и поправлял волосы.

Крон ринулся вниз и, опустившись на крышу, принялся наблюдать за происходящим.

Проклы с мерзким воем и улюлюканьем окружили великана. Еще секунда, и они бросятся на него. Крон хорошо знал их манеры. «Почему Рокс не стреляет?», — подумал он и тут заметил, что рыжий гигант совершенно безоружен.

— Держи, — Крон неожиданно для себя бросил ему свое оружие.

Рокс поймал его на лету. Увидев тротаутер в его руках, проклы бросились врассыпную.

— Стреляй, уйдут! – закричал Крон, но в этот момент улица осветилась красным неоновым светом, и Рокс исчез.

«Если ты возьмешь оружие у другого игрока, то вернешься на второй уровень», — вспомнил Крон правило. «Лучше второй уровень, чем оказаться в рабстве у проклов». Крон замахал руками и вновь очутился над королевством. Под ним плескалось море цветных огней – помеченные светодиодами геймеры продолжали игру.

На Крона вдруг накатила беспробудная тоска. Игра, ставшая его жизнью, показалась ему скучной и неинтересной. «На самом деле все просто. Зеркальное королевство похоже на освещенный архитектурный макет в кабинете нашей директрисы», – Крон чуть не плакал от разочарования.

— Я рад, что ты понял всю ничтожность этой игры.

«Голос! Я совсем про него забыл», — встрепенулся Крон.

— Как же так, — обиженно сказал он, — ты предлагал мне навсегда остаться в игре, а теперь говоришь, что она ничтожна?

— Эта игра – первый уровень другой, настоящей, захватывающей, единственно реальной! Ты поднялся над «Зеркальным королевством», а это подтверждает, что именно ты достоин стать победителем в великой игре.

Крон мгновенно увлекся великолепной перспективой.

— А как мне в нее войти?

— Войти в великую игру можно, только если ты готов остаться в ней навсегда.

От притока адриналина сердце забилось сильнее.

— Я согласен! – весело крикнул Крон и через мгновенье очутился в тесной пятистенной дворцовой башне, освященной тусклым зеленым светом. Оказалось, что в королевстве есть место без зеркал. «Что за дурацкие шутки?» — Крон обвел глазами гладкие стены. Вдруг одна из них раскрылась, и в башню ворвался поток света. Крон подошел к открывшемуся проему и увидел множество крыш. Облитые солнцем, они напоминали зеркала, как и окна домов, попавших в его видимость.

«Так вот оно – настоящее зеркальное королевство!», — понял он.

— Теперь ты можешь лететь! – торжественно произнес Голос.

Крон подошел к самому краю крыши и, закрыв глаза, раскинул руки.

— Стой! – раздался отчаянный крик у него за спиной.

Он оглянулся и увидел Варю, стоявшую около башни.

— Ты тоже в игре? – поразился Крон.

— Игра закончилась! – закричала девочка. – Ты стоишь на краю крыши! Иди ко мне!

— Лучше ты иди ко мне, — Крон протянул к ней руку, и пошатнулся.

— Отче Серафиме, помоги! – закричала Варя изо всех сил.

Никита открыл глаза и увидел над собой белый потолок. Болела правая нога, словно в нее воткнули раскаленный гвоздь, но еще сильнее болела голова. «Что со мной? Где я?», — испугался он.

— Сынок очнулся! — Ольга, не сдерживая слез радости, склонилась над Никитой.

Слеза, остывающим на лету угольком, упала ему на лицо.

— Мам, почему ты плачешь? Где я? Что со мной?

— Ты в больнице. Ты с крыши упал, с седьмого этажа. Врачи говорят, что тебя чудо спасло. Ты сначала на дерево упал, оно и притормозило твое падение. К тому же под ним куча листвы оказалась. Откуда эта куча взялась в сентябре, никто понять не может, а я знаю – это тебя Бог по молитвам отца Серафима спас.

Никита хотел сказать матери, что все это бред, просто ему повезло, но голова внезапно закружилась, и он провалился в сон.

Никита очутился в башне зеркального королевства. Теперь ее стены стали прозрачными, ему было видно, что над крышей идет бой – его спаситель, юноша с золотыми волосами, с огромными крыльями за спиной, бился со стаей черных уродцев. Никита, пересилив страх, вплотную подошел к стеклянной стене, но черные твари его не заметили. Стена снаружи была зеркальной.

«Это же Ангел-Хранитель!», — Никита вдруг вспомнил, что видел изображение юноши на Вариной иконе. Значит, он действительно существует!

У черных тварей были острые и длинные, как клинки, клювы. С жутким воем они носились над головой Ангела, пытаясь нанести ему смертельный удар, но у них ничего не получалось. Его оружием был меч, которым он владел виртуозно. Как только Ангел касался мечом врага, тот превращался в горсть черной пыли.

Никита не отводил взгляда от крылатого спасителя. Тот, справившись с последним уродцем, опустил меч, как вдруг воздух вокруг башни стал темнеть.

Мальчик увидел, что на небе появилась черно-рубиновая, похожая на каплю крови, точка. Вскоре стало понятно, что к Ангелу на огромной скорости несется чудовище на перепончатых бордовых крыльях. Еще мгновенье — и огромный монстр оказался прямо над ним.

Никита впился глазами в чудовище – это был дракон с длинным чешуйчатым туловищем, переходящим в толстый хвост, с короткими, как у ящерицы лапами и змеиной головой. Дракон на мгновенье обернулся и пронзил мальчика полным ненависти взглядом. Никита отшатнулся от содрогнувшейся стены. «Если от его взгляда стены дрожат, то, что будет с ангелом? — испугался он. – И откуда только взялся этот дракон?»

— Мальчишка мой! Я тебе его не отдам! – рявкнул дракон, и башня сотряслась от звука его голоса.

«Это же Голос! – сердце Никиты на мгновенье остановилось от ужаса. – Так вот, как он выглядит!»

Вместо ответа Ангел взмахнул мечом, и из него заструился серебряный свет.

— Мальчишка добровольно согласился отдать мне свою жизнь! – гаркнул дракон, сделав круг над головой юноши.

— Это вранье! — забарабанил Никита кулаками по стене. Он отчетливо слышал каждое слово. – Я согласился навсегда остаться в игре, а не отдать свою жизнь!

— Ты – отец лжи, — неожиданно громовым голосом произнес Ангел. – И нет тебе пощады.

— Он мой! У меня есть разрешение забрать его себе! – в лапах дракона появился свиток.

Ангел коснулся свитка мечом, и тот превратился в черную пыль.

— Ты – отец лжи! – повторил он, направив меч на дракона.

Тот, на секунду замешкался, и серебряный луч, коснувшись его крыльев, побежал по ним белым огнем.

Взвыв от боли, дракон с воем рванул прочь, оставляя за собой клубы черного дыма. Тьма ушла вместе с ним.

— Будешь жить! – услышал Никита голос Ангела и открыл глаза.

— Очнулся! – услышал он радостный голос Вари. – А я у тебя сегодня дежурю. Отпустила твою маму поспать. Уже три дня, как ты в кому провалился.

Над ним появилось счастливое Варино лицо.

— Сейчас я врача позову!

Никита провел в больнице два месяца. Помимо нескольких переломов у него было сотрясение мозга. Первое время родители и Варя дежурили у Никиты по очереди. Глядя на забинтованного сына, мать все время плакала. Отец ее терпеливо утешал. Никита вдруг понял, как сильно его любят родители.

После работы отец, наскоро перекусив больничным ужином, садился у кровати сына и рассказывал разные истории из своего детства. Оказалось, что у отца в подростковом возрасте тоже были сложности с родителями и с друзьями, что он также не любит умываться холодной водой, и терпеть не может гречневую кашу.

— Хочешь познакомиться с братом и сестрой? – как-то спросил его отец. – Они очень хотят тебя навестить.

Никита был потрясен. Он почему-то был уверен, что дети отца от первого брака его ненавидят, а оказалось, что они переживают за него.

«Это я их ненавидел, ревновал к отцу, жалел для них его денег, злился, что мне мало достается», — признался он себе.

Увидев старшего брата и сестру, Никита сразу почувствовал, что у него появились настоящие друзья.

Варя навещала друга, так часто, как только могла, приносила Никитины любимые сладости, фрукты и книги. На его тумбочку она поставила икону святого Серафима Саровского, а после того, как Никита рассказал, что видел Ангела — Хранителя, к ней добавилась и его иконка.

— Варь, расскажи мне про святого Серафима Саровского, — однажды попросил Никита подругу. – Почему вы ему молитесь? Ведь он давно умер.

— Святые не умирают, они переходят в небесное царство.

— А что они там делают? Огороды разводят?

— Бога славят и просят Его помочь людям, за которых им молятся. Так мне отец Владимир объяснил.

— А напрямую можно Богу молиться?

— Конечно, можно. Но мне думается, что лучше все-таки просить о помощи святых. Ведь они, как и мы, были людьми, а значит, им близки наши проблемы.

— А почему мне во сне медведь помог? Помнишь, я рассказывал, как он дверь в охотничий домик собой закрыл, а там ловушка была. Святой Серафим все время с медведем ходит? Он что, дрессировщиком был?

— Нет, конечно. Просто его при жизни все звери слушались. Я читала, что одна монахиня видела, как старец огромного медведя из рук кормил. Наверное, он тебе и помог, — улыбнулась Варя.

— А ты мне объясни, как может старец, живший в девятнадцатом веке, разбираться в компьютерных играх, придуманных в двадцать первом?

— Так ты же сам говорил, что сверху игра выглядела, как простой макет, — рассмеялась Варя. – А если говорить серьезно, то Господь своим угодникам, тем, кто угодил ему при жизни праведной жизнью и любовью, открывает все тайны – и человеческие, и земные, и космические, — так мне отец Владимир объяснил, — добавила она свою постоянную присказку.

— Только и слышно – отец Владимир, отец Владимир, — ревниво пробурчал Никита.

— Хочешь, летом к нему в скит вместе поедем?

— Нет! И вообще, я спать буду. – Никита, накрывшись с головой одеялом, повернулся спиной к подруге.

Незадолго до выписки, идя вечером по больничному коридору, он заметил в пустой ординаторской включенный компьютер. Не раздумывая усевшись за него, Никита вошел в игровые программы. «Так, что здесь имеется? — его руки автоматически нажимали нужные клавиши. — Ага! Нашел! «Десять королевств-фракций непрерывно сражаются за мировое господство. Продвигаясь по карьерной лестнице, ты можешь стать королем одной из них и повелевать тысячами реальных игроков. Это круче, чем социальная сеть! До 40000 игроков онлайн на каждом сервере объединены в сложную систему из семей, гильдий и государств, где легко встретить верных друзей и обрести настоящую любовь!» — прочитал он и нажал на ссылку.

Крон снова вошел в игру.

Никита не заметил, как наступило время ужина, не слышал, как с шумом и смехом прошли по коридору выздоравливающие ребята из соседней палаты. Крон стремительно проходил второй уровень.

— Это еще что такое? Никита, ты что здесь делаешь?! – оторвал его от игры возмущенный голос медсестры. – Марш в палату!

«Дура, не дала дойти до третьего уровня!», — расстроенный Никита с размаху плюхнулся в кровать и вдруг услышал Голос.

— С возвращением, Крон! – как ни в чем ни бывало, произнес тот.

На Никиту словно плеснули ледяной водой. Перед глазами появился чешуйчатый дракон. «Мальчишка добровольно согласился отдать мне свою жизнь!» — вспомнились его слова.

«Нет! Я не хочу возвращаться в игру», – Никита сжал руками голову.

Но на следующий день, он поймал себя на том, что думает только о том, как добраться до компьютера и начать играть.

Забежав в больницу после занятий, Варя сразу заметила, что с другом творится что-то неладное. Никита явно нервничал и заметно ждал ее ухода

— Я не уйду, пока ты не расскажешь мне, что случилось! – твердо заявила Варя, внимательно глядя Никите в глаза.

— Не понимаю, что со мной. С одной стороны – я не хочу снова попасть в лапы дракона, с другой – только и думаю о новой игре, — тяжело вздохнув, признался он. – Слушай, а может мне действительно поехать к твоему отцу Владимиру? Как ты думаешь, он сможет мне помочь?

— Конечно! Я же тебе все время об этом твержу! – обрадовалась Варя. – Я прямо сейчас ему позвоню!

В пустыньку ребят отвез Варин отец, предварительно решив вопрос со школой.

Черно-белый зимний пейзаж навел на Никиту тоску. А уж когда им навстречу вышел маленького роста бородатый пожилой мужик в ватнике и валенках, мальчик и вовсе скис.

— Ты не смотри, что я маленький, – благословив Варю с отцом, священник с ласковой улыбкой обернулся к Никите, — В человеке не рост главное, а сила духа! – Вы, гости дорогие, заходите ко мне, будем чай пить. Самовар как раз вскипел. А я к матушке Валентине за брусничным вареньем схожу. У нас здесь три монахини живут: сестры Клавдия, Наталья и Валентина. У матушки Клавдии самые вкусные соленья получаются, у матушки Натальи – пирожки, а матушка Валентина по вареньям специалист. Хотя основная их задача, конечно, молитва.

Весело поскрипывая валенками по белоснежному снегу, отец Владимир легкой поступью поспешил в дальнюю избу.

«И откуда он узнал, что я про него подумал», — прищурился ему вслед Никита.

Первое, что бросилось ему в глаза в жарко натопленной избе, были иконы. Среди святых ликов он сразу узнал отца Серафима Саровского.

Обстановка в келье была спартанская – печь, топчан, застеленный солдатским одеялом, стол, три стула и старая этажерка, битком набитая книгами. Ни радио, ни телевизора не было. «Хорошо хоть электричество есть».

— Это отец Владимир для нас келью протопил, себя он жарой не балует, — Варя по-хозяйски стала собирать на стол. – Он, вообще, строго к себе относится. Мяса не ест, спит мало.

— Почему? – фыркнул Никита. – Ну, мясо не ест — еще понятно, вегетарианцев сейчас много. А сон-то ему чем помешал?

— А сон, брат, мне ничем не помешал, — ответил с порога отец Владимир. – Чем меньше времени на сон уходит – тем больше для молитвы остается. Ночная молитва – самая благодатная.

Варю отец Владимир поселил у матушки Валентины, а мужчинам постелил у себя на полу.

Ночью, услышав, как скрипнула входная дверь, Никита проснулся. За темными окнами раздались хрустящие по обледенелому снегу шаги. В свете тусклой лампадки он увидел, что топчан священника пуст. «Молиться пошел», — вспомнил Никита слова отца Владимира, и на душе у него вдруг стало спокойно и радостно.

Но проснулся он в другом настроении. От проведенной на полу ночи ломило спину. Ледяная вода в умывальнике раздражала, как и жидкая овсяная каша на завтрак. «Уеду сегодня же с Вариным отцом, — Никита ковырял ложкой в тарелке, — и чего я в этой глуши забыл? Дома я бы спал до упора, потом плюшек бы наелся – мать их всегда так вкусно печет. Дома – телек, видик, комп. А здесь подняли ни свет ни заря. Семь утра! Да я в самые худшие дни так рано не вставал!»

— Никитка, что с настроением? – заметил Варин отец его недовольство.

— Ничего, — буркнул тот, — я с вами сегодня поеду. Нечего мне здесь делать. Скукотища тут.

— А знаешь, дружище, со мной такое тоже было, когда я сюда в первый раз приехал. Как стало меня крутить, вертеть, мысли всякие в голову полезли: мол, я не поп, чтобы молиться целыми днями, и не монах, чтобы кашу да макароны есть без мяса. Службу еле отстоял, ноги сами из церкви вынесили. А после причастия все, как рукой сняло. Ты не горячись с отъездом. Завтра на службу сходи, исповедуйся, причастись, а там видно будет. Что же ты зря такой путь проделал, да и полезно тебе на свежем воздухе пожить.

— Ладно, останусь, — махнул рукой Никита.

Перед исповедью отец Владимир долго разговаривал с Никитой. Тот не заметно для себя рассказал священнику всю свою жизнь, и мысли рассказал, и даже сны.

— Показал тебе, брат, Господь битву за твою душу. Уродцы черные – шалопунь мелкая, бесенята. Они нас на разные пакости толкают, глупости в уши жужжат, как мухи надоедливые. А вот дракон – это уже серьезно, это, брат, сам дьявол за твою душу сражался с твоим Ангелом — Хранителем.

— А мог Ангел битву проиграть? – задал Никита давно мучавший его вопрос.

— Не мог. Не может враг рода человеческого ангельского воина победить. Другое дело, что Господь мог тебе за грехи смерть попустить. Но тогда бы и боя не было. Ты бы с крыши шагнул – и стал самоубийцей, а они, брат, сразу в когти дьяволу попадают, чего тот и добивается всеми способами. Ведь его основная задача — как можно больше человеческих душ себе захапать. Дьявол людей ненавидит.

— А что они ему плохого сделали?

— То-то и оно, что ничего. Дело в том, что он нам страшно завидует. У человека есть возможность жить вечно, то есть после физической смерти перейти в царствие небесное. А у дьявола и его помощников бесов этой возможности нет. Когда-то, когда они были ангелами – была, а потом они отошли от Бога и ее лишились.

— Если бы я своими глазами битву Ангела и дракона не увидел, и собственными ушами его голос не слышал, то ни за что бы не поверил, что бесы существуют.

— Сатанинскому департаменту любую компьютерную игру придумать – раз плюнуть. Да что им компьютеры, когда они атомное оружие людям подсунули. Конечно, люди сами выбирают воевать или нет, играть в компьютерные игры или книгу почитать, обмануть или правду сказать, похвастаться или промолчать, обидеться на друга или простить его, дать в долг или пожадничать.Человек свободен в своем выборе. А бесовская задача склонить человека ко злу, задурить ему голову любой ценой, чтобы, не дай Бог, он по заповедям жить не начал. Кого пивом одурманить, кого наркотиками, кого играми, как тебя. Кстати, карьерный рост – это тоже наркотик. Если человек ради карьеры, а значит ради славы и денег, на все готов, считай, брат, он по указке нечистой силы живет.

— Так сейчас все ради денег живут. Все хотят больше получать, чтобы человеком себя чувствовать и жить в свое удовольствие.

— Я бы за всех людей не говорил. Я лишь за себя могу сказать, что чувствую себя человеком вне зависимости от того, сколько у меня денег. А удовольствие мне добрые дела приносят. Даже от самого маленького доброго поступка на душе радостно становится. И наоборот – обижу кого-нибудь, или загоржусь, так чувствую себя, словно в грязи извалялся, и так на душе муторно становится.

— Точно! У меня тоже так было, когда я матери с отцом грубил или с Варей ссорился.

— Это тебя, брат, совесть мучила.

— Мучила, — кивнул Никита, — а потом замолчала. Отец Владимир, я как компьютер увижу, сразу об игре думать начинаю. Словно меня кто-то в спину толкает – сядь, поиграй, — признался Никита. – Это тоже грех?

— Если ты пересилишь страсть к игре и мимо пройдешь — нет, а если не удержишься и зависнешь в онлайне – да. Ты же время, энергию, здоровье свое, в конце — концов, тебе Богом отпущенное на благие дела, тратишь на пустоту.

— А как мне с этой тягой бороться?

— Как и с любой страстью – покаянием и причастием. Те, кто окрепли духом, постом и молитвой врага борют, но тебе, брат, пока рано на серьезный бой выходить. Так что, завтра исповедуешься, причастишься, если Бог даст, а там посмотрим.

— А чего смотреть? Мне что, может не полегчать?

— Причастие, брат, не таблетка. Если покаешься от всей души, Бог тебе все простит, и враг, он же компьютерный бес, который к тебе прилип, после причастия Святых Даров такого стрекоча задаст! Только мы его и видели! Все от тебя зависит. Иди, готовься.

Отстоять первую службу, на которой были лишь три монахини и Варя, оказалось для Никиты не просто. Сначала у него заболели ноги, потом спина, затем стало колоть в пятках, потом заболела голова, а перед причастием, вообще, напал чих.

— Встань у иконы отца Серафима, — посоветовала Варя, заметив его движение в сторону дверей. – Главное, не выходи. Держись.

Перед самой Чашей, чих, словно испугавшись, прошел.

— А жить-то хорошо!

Никита вышел из церкви и всей грудью вдохнул морозный воздух. Деревья, покрытые сверкающим на солнце инеем, стояли как в сказке. Белоснежные облака на синем небе притягивали взгляд. «Как давно я не видел небо!» — он раскинул руки и помчался под горку. Варя, смеясь, побежала за ним.

— Когда-то и я так бегала, — улыбнулась им вслед мать Наталья. – А теперь только черепашьим шагом передвигаюсь.

— Тише едешь – дальше будешь, — отозвалась мать Валентина, стараясь не поскользнуться на узкой тропинке.

— И то верно. Слава Богу за все! — перекрестилась мать Клавдия, аккуратно ступая по ее следам.

Дни в пустыньке летели незаметно. Никита помогал по хозяйству отцу Владимиру, а Варя много времени проводила с монахинями. Те обучали ее пению и вышивке гладью.

Очень скоро ребятам стало понятно, почему священник встретил их в рабочей одежде. В подряснике рубить дрова, носить воду, топить старенькую баньку, вообще, заниматься хозяйством было не с руки.

Каждый день пустынька баловала гостей разными подарками: то лисица мелькнет рыжей молнией на белом снегу, то зайцы оставят хоровод следов около крыльца, то огонечки-снегири налетят стаей на кормушку около кельи отца Владимира. Никита не уставал радоваться этим дарам.

— Я в городе больше жить не хочу, — как-то сказал он Варе, — школу закончу, и перееду сюда. Буду помогать батюшке. Он говорил, что летом к нему много молодежи приезжает. Надо для них гостевой домик поставить, да и трапезная нужна.

По вечерам отец Владимир садился с ребятами около уютно потрескивающей печки, и они говорили обо всем на свете. Перед Никитой постепенно открывался новый мир. Как-то разговор зашел о христианских подвижниках, и отец Владимир подробно рассказал о жизни отца Серафима Саровского.

— Вся его жизнь была подвигом. Жил он не для себя – для людей, во имя Любви, — закончил батюшка рассказ.

— Когда это было… — протянул Никита. – Да и вообще, в монастыре-то жить легко. Вот попробовал бы он в наше время пожить, когда со всех сторон на тебя ловушки расставлены!

— В монастырях, брат, ловушки покруче будут, чем в миру. Просто их невооруженным глазом не видно, — прищурился отец Владимир. – Ты думаешь стоять в добре – это просто?

— Как это стоять в добре? – не поняла Варя.

— Значит — жить по заповедям. Это, друзья мои, самое сложное. Надо и с собой постоянно бороться и силу воли воспитывать. Порой даже перед самым малым соблазном трудно устоять. Для вас сейчас подвиг и службы стоять.

— Это точно, — засмеялись ребята.

— Я вам один секрет открою, — неожиданно строгим голосом сказал отец Владимир. Варя выпрямилась, а Никита весь обратился в слух – «не каждый день священник тебе секреты открывает». – Есть против врага у нас оружие – Иисусова молитва. Она короткая, но бесы ее боятся до жути.

— Что это за молитва?! – не выдержала Варя.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного.

— И все? Это и есть оружие против темных сил? – Никита был явно разочарован.

— Не всёкай, брат. Этой короткой молитвой можно любой дурной помысл прогнать, любую грешную мысль, а значит и от плохого поступка себя избавить. Ведь грех начинается с помысла. Вот, к примеру, идешь ты по улице мимо Интернет кафе, и вдруг к тебе мыслишка в голову залезла – «Зайду сюда на минуточку, посмотрю, что мне в «Контакте» написали?»

Заходишь в контакт, или в другую сеть, а там на первой странице реклама новой компьютерной игры. А в голове опять мысль: «Я только посмотрю, что за игра». И все. Пропал ты, брат. Снова тебя болотная трясина засосет.

— Так я могу и не зайти в это кафе. Знаю же, что мне за комп лучше не садиться.

— То-то и оно, что сейчас ты это понимаешь. А пройдет время, и тебе покажется, что ты уже окреп, и никакие помыслы тебе не страшны. Вполне ты и загордиться можешь своею силой. Тут-то тебя враг и поймает. На гордыньке поймает. Вы запомните, как только человек загордится – темная сила власть над ним получает. Чем больше гордости в человеке, тем сильнее на него нападки бесовские.

— И что мне делать?

— Бить врага мечем Иисусовой молитвой. Только ты подумал: «А не зайти ли мне в кафе?», сразу мысленно произноси: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». И тверди так, пока вредная мысль тебя не оставит.

— А вслух можно молиться? – спросила Варя.

— И вслух можно и мысленно! Главное – бороться, не отступать, не поддаваться!

Все в домике отца Владимира было на виду, но однажды Никита заметил в сенях низкую дверь, за которой оказалась комнатушка с письменным столом, заваленным бумагами, а на нем … компьютер и принтер.

— Отец Владимир, — бросился Никита к батюшке, — почему Вы мне про компьютер не сказали? Зачем он Вам?

— Что же ты, брат, без спроса в чужую комнату зашел? – отец Владимир нахмурился. – Не говорил, значит, имел на то свои резоны.

— Простите, — смутился мальчик. – Все-таки, зачем Вам компьютер?

— Для дела, для переписки, для поиска нужной информации.

— У Вас есть Интернет?!

— Есть, от флешки. Только работает он с черепашьей скоростью. Кстати, раз уж ты мою тайну открыл, то теперь можешь пользоваться компьютером, — подумав, сказал батюшка. – Может тебе новые игры посмотреть хочется? Так ты не стесняйся, — добавил он, внимательно посмотрев Никите в глаза.

— Чего я там забыл?! У меня работы по горло. – Хмыкнул тот.

Однажды Никита прочитал Варе и отцу Владимиру за вечерним чаем свое новое стихотворение:

— Время петляет, пощады не знает.

И глупо в игры с ним играть.

Оно умело нами управляет.

Учись ценить пока не поздно.

То, что сейчас имеешь ты.

Ведь, потерять и это можно.

И не смотри на мир так грозно.

Ему нет дела до твоих обид.

Всем нам бывает в жизни сложно.

Сквозь мрак теней, что в нём блуждают,

Проложить свой старайся путь.

Что для других примером станет.

Но одному не потянуть такую ношу.

Не отвергай ты дружеской руки

В друзей я веру никогда не брошу…

И ты в них веру сохрани!

— Да ты, брат, поэт, — обрадовался батюшка. – Знаешь что, — он взял с полки книгу, почитай-ка стихи этого поэта.

— Иосиф Бродский, — Никита раскрыл книгу.

— «…Холмы – это наша юность,

Гоним ее не узнав.

Холмы – это сотни улиц.

Холмы – это сонм канав.

Холмы – это боль и гордость.

Холмы — это край земли.

Чем выше на них восходишь,

Тем больше их видишь вдали…

Присно, вчера и ныне,

По склону движемся мы.

Смерть – это только равнины.

Жизнь – холмы, холмы», — прочитал он вслух.

— Здорово! – воскликнула Варя. – А почему он написал, что мы гоним юность, не узнав ее?

— Я тоже когда-то задал себя этот вопрос, — улыбнулся батюшка. – Думаю, что юным свойственно торопить время, стремиться быстрее все познать. Без разбора – плохое или хорошее. А в спешке теряют самое главное – целомудрие, то есть свою цельность, сочетание чистоты и мудрости.

— Откуда у юности мудрость? – удивилась Варя. – Мудрость только у стариков бывает.

— Не только. Мудрость – это светлый ум, а значит ум в Боге. С Богом можно быть и от рождения. Например, как святой Сергий Радонежский. Часто бывает так, что люди с возрастом житейски мудреют, а чище не становятся. Ведь очиститься можно только покаянием. А люди сегодня гордые, каяться не хотят. Мы, говорят, и так проживем. Нам заповеди не нужны. Трудно нам по ним жить. Не понимают, что заповедь – это предупреждение Божье.

— Как это? – не понял Никита.

— Все просто. Будешь жить по заповедям – все у тебя будет хорошо, а будешь их нарушать, сам себя этим накажешь. Не Бог тебя накажет, а ты сам. Бог есть Любовь. Вот и вся премудрость. Так что не спешите все познавать. Сначала научитесь добро от зла отличать.

Перед отъездом Варя уговорила отца Владимира отпустить их прогуляться на озеро неподалеку от пустыньки. Батюшка согласился неохотно.

— А что здесь такого? – недоумевала Варя. – Лед давно встал, до озера всего-то три километра. Чего Вы боитесь?

— Как-то на душе не спокойно, — вздохнул отец Владимир. – Ну, ладно, идите. Но чтобы вернулись засветло.

Дорога, проложенная тракторами для лесорубов, шла через лес, окружавший озеро плотной стеной.

«Как я мог считать зеркальное королевство красивым? – подумал Никита, залюбовавшись макушками елей на фоне синего неба. — Принимал мертвое за живое». Эта мысль ему очень понравилась. «Кажется, я становлюсь мудрым», — обрадовался он и, сделав шаг в сторону, провалился по плечи в яму, из которой летом брали песок.

Падение оказалось неудачным. Судя по всему, мальчик вывихнул лодыжку. Выбраться из скользкой ловушки с больной ногой оказалось непросто. Пока ребята возились, небо неожиданно затянуло серыми тучами, повалил крупный снег, а потом и вовсе началась метель.

— Никита, я побегу, позову на помощь батюшку. А ты пока молись отцу Серафиму. – Варя, выбившись из сил, чуть не плакала. – Мне тебя не вытянуть.

— Иди. Только возвращайся быстрее.

Никита сжался в комок на дне ямы.

Как только небо заволокло, отец Владимир, бросив все дела, поспешил за ребятами. «В метель и не такие чижики с пути сбивались», — переживал он, торопясь изо всех сил. «И зачем я их послушался. Не хотел в спор вступать, хотел добрым батюшкой показаться. Эх, сам во всем виноват. Прости меня Господи!» — «Варя! Никита! – то и дело кричал он, хоть и понимал, что сквозь снежную завесу его вряд ли кто услышит.

Дорогу занесло на глазах. Если бы не ели, росшие по ее краям, то определить правильное направление было бы невозможно.

— Батюшка! Я здесь! – вдруг услышал он тонкий голосок, и из снежной каши вынырнула Варя.

— Где Никита?! – Отец Владимир, увидев ее лицо, понял, что с мальчиком случилась беда.

«В метель ничего не видно. Дорогу я еще определю с Божьей помощью, а вот как найти яму, если только мальчик не подаст голос?», — размышлял он, слушая сбивчивый Варин рассказ. Приняв решение, он, крепко взяв ее за руку, пошел вперед.

Метель превратилась в настоящую пургу. Ветер сбивал с ног, снег залеплял глаза. «Отче Серафиме, помоги!», — взмолился отец Владимир.

— Батюшка, смотрите, огонек! – вдруг закричала Варя. – Прямо перед нами!

Тот поднял голову – яркий огонек светил им сквозь плотную завесу пурги. Не отрывая взгляда от спасительного света, они дошли до нужного места. Огонек пропал ровно над ямой. Пурга исчезла вслед за ним. Вытащив окоченевшего Никиту, спасатели по свежему снегу вернулись домой. Глядя на умиротворенную природу, было трудно представить, что только что в лесу бушевала стихия.

— Думаю, брат, метель эта не просто так на вас напала. Борьба-то еще не закончилась. Любит тебя отец Серафим. Второй раз тебе жизнь спасает. А может и не второй. Может, мы всего и не знаем. – Отец Владимир, открыл дверь бани, чтобы впустить свежего воздуха. Чем ты расплачиваться будешь?

— Напарю Вас как следует, — пошутил Никита, беря в руки веник, — а там видно будет.

— Нет, брат, так не пойдет, — батюшка, надышавшись морозной свежестью, плотно закрыл дверь. – Надо уже сейчас думать, какую пользу людям ты можешь принести.

— Да какая от меня хромого польза? – вздохнул Никита.

— Давай-ка свою ногу, — отец Владимир усадил мальчика на лавку и уверенным движением вправил лодыжку на место. – Вот и все, больше хромать не будешь. Хотя и от хромого польза может быть. Стихи у тебя хорошие. Вот и работай в этом направлении. Развивай дар, Господом тебе данный. Через поэзию, брат, можно много света людям принести. Согласен?

Никита кивнул.

— А сейчас домоемся и пойдем благодарственный молебен Господу служить, а отцу Серафиму акафист споем.

Увидев Вариного отца на пороге кельи, Никита огорчился – ему не хотелось расставаться с пустынькой.

— Не переживай, брат. Как занятия в школе закончатся, приезжай к нам на все лето. — Отец Владимир заметил расстроенное лицо мальчика.

— Мы обязательно к вам приедем, — Варя вошла вслед за отцом. – Я теперь своей жизни без пустыньки не представляю!

— И я! Я здесь столько понял! Столько стихов написал!

— А прочитай нам последнее, — попросил батюшка.

Никита с готовностью прочитал:

— Я начитался Бродского, увы!

Теперь во мне мое стихосложенье

Не вызывает кроме сожаленья уж ничего.

И прошлые волхвы,

Что в душу мне несли отдохновенье

Моих перлов – мертвы.

Стихи мои обречены на смерть.

Н в чем еще бывает обреченье?

Я в стол пишу, и вся земная смердь

Плевать хотела на мои творенья.

— Да, брат, даже не знаю, что и сказать, — растерялся отец Владимир. – Ты, все-таки, больше классиков читай. Но то, что с рифмой у тебя лучше, это заметно!

— А мне понравилось, — вступилась за друга Варя. – Очень философское стихотворение.

— Давайте, философы, собирайтесь и поедем пока светло. Мне завтра на работу, а вам в школу. Благословите в путь, батюшка, — заторопился Варин отец.

На прощание отец Владимир подарил ребятам по иконке святого Серафима Саровского и его житие.

— Я в книжку листик вложил с моим электронным адресом, — сказал он Никите, — так что пиши мне и стихи присылай. Ну, храни вас Господь!

Проводить гостей пришли и монахини.

— Это вам соленые огурчики, — поставила на стол гостинец мать Клавдия.

— А это ваши любимые, с картошкой, — выложила еще горячие пирожки мать Наталья.

— Варенье из брусники, полезное и вкусное, — вручила Вариному отцу банки мать Кирилла. – Мы за вас молиться будем, и вы нас не забывайте, — добавила она.

Ребята махали в окно, пока отец Владимир с матушками не скрылся из виду.

— Какая красивая наша пустынька, — вздохнула Варя. – Приеду, попробую ее нарисовать.

— А я стихи напишу, — решил Никита.

— Ты, брат, наверное, поэтом будешь, — улыбнулся Варин отец.

Никита хотел сказать «да», но, немного подумав, ответил:

— Поживем – увидим.

Этика и эстетика

Татьяна остановилась напротив школы, глубоко вздохнула, задержала дыхание и на счет три выдохнула. «Хорошо, что я хожу на йогу, а то бы с ума сошла от стрессов». Покончив с дыхательной гимнастикой, она подмазала губы, посмотрелась в зеркальце, и по-американски улыбнулась всеми зубами своему отражению. «К бою готова! Сейчас я покажу этому попу, как морочить головы взрослым людям. Покоя нет от церковников, лезут везде! Уже до школы добрались!»

Молодая женщина вышла из машины и, решительно стуча высокими каблуками, зашла в школьное здание.

— Тань, привет! Подожди! – догнал ее на лестнице Олег, отец Пашки Смирнова. – Хорошо выглядишь. Не боишься священника смутить? – он выразительно посмотрел на ее короткую красную юбку.

— Это он к нам пришел, а не мы к нему, — передернула женщина плечами. – Не нравится, пусть уходит!

— Тань, а ты за какой предмет голосовать будешь?

— За этику и эстетику! Культуры нашим детям катастрофически не хватает! – нарочито громко ответила она, входя в класс. Пусть все знают мнение председателя родительского комитета.

Татьяна уселась на место сына, за первую парту и по-хозяйски оглядела отремонтированное помещение. На каждом столе компьютер, новые парты, вместо старых деревянных рам стеклопакеты. «Жаль, что в моем детстве было по-другому, — подумала она, — хотя, если бы у нас были компьютеры, то вряд ли я бы столько прочитала. Играла бы, как Гошка, в компьютерные игры весь день или в «Одноклассниках» сидела».

Класс потихоньку заполнялся. Родителей пришло неожиданно много. «Надо же, почти сто процентная явка», — удивилась Татьяна, отмечая в тетради фамилии пришедших.

— Тань, можно к тебе? – не дожидаясь ответа, на соседний стул села худенькая голубоглазая Лена, мать Антона, с которым вроде бы дружил Гошка.

— Зачем спрашиваешь, если уже села? – Татьяна поставила галочку напротив фамилии Асвариш.

«Ничего не понимаю в современных детях, — вздохнула она. — Спрашиваю Гошку: «Антон тебе друг?» — он отвечает: «Когда дает телефон поиграть, то друг, а когда не дает, то, не друг». Вот, пусть им на этике и объясняют, что такое дружба».

— Тань, смотри, как смешно – каждый родитель сел на место своего ребенка, — хихикнула Лена. – А ты заметила, как папаша Федьки Лукина похож на медведя – огромный, лохматый, вот-вот зарычит.

— Точно, Лукин старший — вылитый медведь, — услышал ее слова Виктор Мережко, отец Катеньки, самой красивой девочки в классе. – А его Федор похож на медвежонка: толстый и неповоротливый. Катя говорит, что он постоянно физкультуру сачкует.

— У мальчика нарушен обмен веществ, — вмешалась в разговор Оксана Прокопова, мать Людочки, сидящая через проход. – Поэтому у него лишний вес. Кстати, вы за какой предмет будете голосовать? Я – за историю религий. Сама ничего о них не знаю, так пусть ребенок послушает. Потом расскажет и о буддизме, и об исламе. А то сейчас столько религиозных направлений.

— Я – за… — Виктор замолчал на полуслове. В класс вошел священник.

— Здравствуйте! – улыбнулся он немного смущенно.

— Здравствуйте, — ответил нестройный хор голосов, а увалень Мережко даже привстал.

— Давайте знакомиться, меня зовут отец Игорь, я протоиерей РПЦ, настоятель храма апостолов Петра и Павла.

«Надо же, такой молодой, а уже настоятель. – Татьяна внимательно рассматривала священника. – Симпатичный, даже красивый. Борода аккуратно подстрижена, а не веником торчит, как в фильмах показывают. Высокий, стройный. Только зачем он этот черный балахон надел? Остался бы в джинсах, вон они из-под балахона торчат. И ботиночки у него «екко», недешевые ботиночки. Интересно, на какой машине он приехал? Надо будет посмотреть после собрания. Сейчас все они на дорогих машинах разъезжают». Поп производил приятное впечатление, что Татьяне было неприятно.

«Чувствуется, батек-то молодой, да не простой. Простого — бы к нам не отправили, — размышлял Олег Смирнов, приветливо глядя на отца Игоря. – Наверное, его благочинный благословил на сей подвиг». Олег посмотрел по сторонам. Лица родителей были напряжены, чувствовалось, что разговор предстоял серьезный. «Неужели они боятся, что их дети поверят в существования Бога? В то, что землю, небо, нас создал Господь? Неужели кому-то нравится верить в то, что человек произошел от обезьяны? Уже и ученые убедились, что это не так. Стоит только задуматься о том, как невероятно сложно и вместе с тем логично устроен наш мир. Невозможно полностью вместить умом зарождение жизни. Ее тайну люди никогда не разгадают, как и тайну яйца или зерна или любой травинки. Это понятно только Создателю. Ученые могут лишь разобрать то, что Им создано, и из этих частей собрать что-то другое, не более. Люди, в большинстве, не хотят думать ни о чем, кроме себя и своей жизни. К тому же их всячески отвлекают от самого мыслительного процесса. А может, родители боятся, что их дети узнают, что такое грех и поймут, что мир, который им выдают за правильный, вовсе не такой. Что нельзя жить для себя, а надо жить для других, что нельзя лгать, хитрить, лукавить, искать выгоду. Но ведь так живет большинство. Получается, что родителям выгодно скрывать правду от детей, чтобы те не обличили их, и чтобы им не было стыдно перед детьми. Церковь – это единственное место, где сегодня можно спастись, очиститься от грязи и разврата, но как объяснить это людям, которые не хотят ничего слышать? Невозможно объяснить человеку, что такое чистый воздух, пока он сам его не вдохнет».

Олег был верующим. Он не только ходил в храм по воскресеньям, читал Библию и святых отцов, но и молился перед едой, чем несказанно раздражал тещу, с которой они с женой и сыном жили вместе. «Твой-то совсем поддался религиозному дурману», — говорила она дочери, когда зять в законный выходной, вместо того чтобы спать, шел в церковь, непонятно зачем. Нет, теща тоже туда иногда заходила свечку поставить, когда была нужда что-либо сделать или купить, или подруга заболела, или умер кто, но просто так тратить воскресное утро, она еще из ума не выжила.

Жена более спокойно относилась к религиозности мужа и даже разрешала Олегу причащать Пашку. Когда сыну исполнилось семь лет и настало время исповеди, жена вдруг запретила водить ребенка в храм. «Если Пашку что-то тяготит, пусть он мне скажет. Я мать, я лучше священника знаю, что моему ребенку полезно», — заявила она. Олег ее и уговаривал, и священное писание цитировал: «Не мешайте детям приходить ко мне», и статьи разные читал – ничто не помогло. «А будешь ребенка в церковь втихаря водить, будет хуже!», — пригрозила теща.

— Я не буду уговаривать вас голосовать за предмет «Основы православной культуры», я только хочу спросить – как вы считаете, что лучше: честный порядочный, но не очень культурный человек или образованный эстет, но подлец?

«Ничего себе батюшка дает!», — оторвался Олег от своих мыслей.

— Вы на кого намекаете? – возмутился Виктор.

— А может быть и честный и образованный эстет?! – засмеялась Леночка.

— А без попов что, честным человеком уже быть нельзя? – раздался женский голос с задней парты.

— Я – за историю религий! – невпопад крикнула Оксана.

Поднялся страшный гул.

— Уважаемые родители, успокойтесь, — поднял руку отец Игорь. – Давайте, каждый выскажет свое мнение и обоснует его.

— Этак мы до утра не разойдемся, — буркнул старший Лукин. – Давайте проголосуем, и все!

— А Вы за какой предмет будете голосовать? – спросил его отец Игорь.

— За основы православной культуры, конечно, — неожиданно для всех ответил Лукин. – Я русский человек, и хоть в церковь не хожу, но в Бога верю. У меня дед на Курской дуге воевал, так он рассказывал, что однажды перед боем там Богородица явилась. Ее все видели — и наши и немцы. После этого фашисты деру дали, а дед в Бога уверовал. Я хочу, чтобы мой сын узнал историю нашей православной веры, чтобы заповеди узнал, понял, что такое хорошо, а что такое плохо. Сейчас ведь мир вверх тормашками перевернут. Что раньше было плохо – стало хорошо, что было ужасно – стало нормой. Педики женятся, молодежь в блуде живет, все врут, и думают только о деньгах. Про то, как вилку с ножом держать и другие политесы я сыну сам расскажу, а про веру христианскую я ничего не знаю. В общем, я – за ОПК!

— Ага, расскажет он про политесы, медведь неотесанный, — фыркнула Леночка в ухо Татьяне. – А что значит — живут в блуде? – громко спросила она.

— Брак, прежде всего, это ответственность за жизнь другого человека, — начал говорить отец Игорь приятным мягким баритоном, — раньше люди женились для того, чтобы создать семью, родить детей и прожить всю жизнь вместе, неся тяготы друг друга. Любые отношения вне брака – это блуд. Церковь грехи любодеяния и прелюбодеяния относит к смертным грехам. Это не значит, что совершив их, вы тут же умрете, — предвосхитил он вопрос Лены, — этими грехами Вы убиваете свою душу. Мне на исповеди и мужчины и женщины рассказывали, что после блуда или измены супругу, на душе бывает так тошно, так тяжело, что жить не хочется.

— А как же тайна исповеди? – крикнул веселый мужской голос с «камчатки».

— Я же вам не называю имени, кто сказал, значит, тайна сохранена, — спокойно пояснил священник.

«Словно врач с больными разговаривает», — подумала Татьяна.

— Бог сказал Адаму и Еве «плодитесь и размножайтесь», а не наслаждайтесь друг другом, — закончил мысль отец Игорь.

— Может это и так, в чем я лично сомневаюсь, — вступила в разговор Оксана, — но это было неизвестно когда. Может, миллионы лет назад. А сейчас другое время – рождение детей можно планировать. Объясните мне, если молодые люди не хотят иметь детей, зачем им брак?

— Чтобы избежать блуда, беспорядочных связей, которые ведут к бесплодию и распущенности. Живя с партнером, не желая иметь потомство, женщина вынуждена предохраняться. Сегодня, как правило, медики предлагают ей гормональные контрацептивы, регулярное применение которых ведет к бесплодию. Получается, что когда женщина захочет ребенка, забеременеть ей будет трудно, она будет вынуждена долго лечиться или прибегать к искусственному оплодотворению. Хорошо, если партнер согласен ждать, но, как правило, мужчина, не хотящий брать на себя ответственность, и в этом случае уходит от проблем. Рождаемость катастрофически падает, что бы нам не говорили.

«Прямо лекцию нам читает», — начала раздражаться Татьяна. – И к чему эти разговоры о детях? Надо по существу говорить».

— А у Вас дети есть? – спросил Виктор.

— Да, четверо.

— Сколько?! — ахнул класс.

— Четверо, — улыбнулся отец Игорь и достал из бумажника фотографию своей семьи, на которой молодая светловолосая красивая женщина и четверо детишек погодок старательно улыбались в камеру.

Снимок пошел по рукам. Татьяна почувствовала, что отношение к священнику поменялось. «Надо что-то делать, а то проголосует сентиментальное большинство за многодетного красавца, и будут наши дети зубрить молитвы и псалмы».

— А Вам известно, что урок ОПК будет занимать время, отведенное на литературу? – достала Татьяна из рукава свой козырь.

— К сожалению, это так, — вздохнул отец Игорь, — мне самому это не нравится. Но учитель ОПК может закреплять пройденный материал на примерах из нашей замечательной классической русской литературы. В основе православия лежит любовь. Любовь к ближнему, любовь к родителям, любовь ко всему миру, любовь к Богу. Вы знаете, что означает слово любовь?

— Нет, — хором ответил класс.

— Лю – люди, бо — Бога, ве — ведают, — в столбик написал отец Игорь на доске.

— Ничего себе, — поразилась Оксана, — а я никогда об этом не слышала.

— Вы не представляете, как интересно изучать церковно-славянский язык, — увлеченно заговорил батюшка, — раньше не только каждое слово, но и каждый звук, буква имели свое значение.

— Я думала здесь собрание, а у вас лекция по лингвистике, — в класс, улыбаясь, вошла Вера Петровна, классная руководительница 5-го «Б». – Здравствуйте, простите за опоздание, была на совещании у директора. Продолжайте, отец Игорь.

Учительница села за последнюю парту.

«Интересно, где они познакомились? – задумалась Татьяна, — может в церкви? Но наша Вера на верующую не похожа: ходит все время в брючном костюме, косметикой пользуется. Ладно, потом спрошу у нее».

— А этот язык входит в курс ОПК? – заинтересовались несколько мамаш.

— К сожалению, не входит, но вы можете сами найти материал в интернете и почитать детям, — обрадовался положительной динамике отец Игорь.

— Кстати, об учителе, — поднялся с места Олег. – Я православный, но я против преподавания ОПК в школе. Я считаю, что неверующий учитель, кроме вреда, ничего не принесет нашим детям. Представляете, если я, филолог, возьмусь преподавать химию?

«Ура! Нашего полку неожиданно прибыло» — обрадовалась Татьяна.

— Если уж верующие против этого предмета, то о чем мы говорим?! – заявила она.

— Подождите, давайте разберемся, — мягко улыбнулся отец Игорь, — конечно, в идеале было бы хорошо, чтобы ОПК преподавал священник или верующий человек, но в школу нас не пускают. Наверное, боятся, что мы своим видом напугаем детей, — пошутил он, но никто не улыбнулся. «Еще один прокол», — отметила довольная Татьяна. – Но я считаю, — продолжил священник, — что в большинстве случаев педагоги справятся с задачей, если будут просто придерживаться учебника. Ведь это не вероучительный предмет, а культурологический. Подход к изучению христианской истории и культуры иной, чем в воскресных школах.

— А как они будут отвечать детям на вопросы, если ответов в учебнике нет? – спросили с камчатки.

— Честно скажем, что не знаем, но постараемся ответить на следующем занятии. Проконсультируемся у священника, можно по телефону или в интернете, — сказала вместо отца Игоря Вера Петровна. – Если педагог будет ответственно относиться к предмету, то у него все получится.

«Провал! — мелькнуло в голове у Татьяны, — если уж классная за ОПК, то все пойдут за ней».

— А я все-таки хочу, чтобы моя дочь изучала истории всех религий, а потом сама сделала выбор, какую из них выбрать или остаться атеисткой, — немного картавя, заявил отец Майи Шаферсон. – Сейчас в городе живет много мусульман, мы должны уважать и знать их вероисповедание тоже.

— Должны, — кивнул головой отец Игорь, — но после того, как хорошо узнаем свое. Я так думаю, — добавил он.

— И я так думаю, — поддержала его учительница, — к тому же я не уверена, что одиннадцатилетний ребенок сможет разобраться в предлагаемом объеме материала основ мировых религиозных культур. Даже я, просмотрев пособие, растерялась. Я бы ввела этот предмет для старшеклассников.

«Надо же, какой тандем!» — Татьяна от злости начала грызть ручку.

— Нет, вы все-таки объясните, чем урок основ православной культуры лучше основ светской этики? – раздраженно спросил Виктор.

— Он не лучше и не хуже, — ответил священник. — И тот и другой предмет нужен детям, но нас поставили перед выбором, и мы должны его сделать. Я считаю, что одна из задач церкви – это, как бы громко не прозвучали эти слова, спасение наших детей от разврата и дебилизма. Кто сегодня, кроме церкви, противостоит растлению детских душ? Подумайте над тем, что без основ христианской культуры светская этика может превратиться в грубое морализаторство, что принесет только вред.

Церковь – нравственность, написал он размашисто на доске. Нравственность – здоровое общество, была следующая надпись. Любовь, дружба, целомудрие, совесть, честность, честь, родина, уважение к старшим, доброта, нестяжательство — появлялись из-под руки священника давно забытые слова.

— Когда вы в последний раз говорили со своим ребенком на одну из этих тем? – горячо спросил он.

— У нас времени нет, мы работаем, — как-то неуверенно сказала Лена.

— Пусть школа воспитывает! – крикнул Виктор.

— А у школы сегодня тоже нет времени на воспитание ваших детей, — Вера Петровна встала рядом со священником. — Воспитание – это ваша задача, уважаемые родители. И если у вас нет на это времени или желания, — она посмотрела в глаза Виктору, и тот отвел взгляд: дневник его дочери был исписан замечаниями об ее неподобающем внешнем виде и недостойном девочки поведении – тогда доверьтесь церкви, которая кроме добра вашим детям ничего не желает. Давайте голосовать.

Председатель родительского комитета и еще несколько человек проголосовали против ОПК, но большинство было «за».

Забыв попрощаться с учительницей, Татьяна вышла из школы. Несущаяся с продленки группа детей чуть не сбила ее с ног.

— Вас что, не учили, как надо себя вести? – женщина схватила за рукав рыжего мальчугана лет десяти.

— Да пошла ты! – крикнул он, ударил ее по руке, и вырвавшись, убежал.

«Вот наглядный пример в пользу изучения этики и эстетики», — Татьяна потерла ушибленную руку. В этот момент на улицу вышел отец Игорь и направился к «хаммеру», стоявшему прямо за ее машиной. «Я так и знала! Все они одинаковые. Как были нахлебниками на шее у народа, так и остались!», — Татьяна сфотографировала батюшку на мобильный телефон. «Покажу в классе, пусть знают, кому поверили!» — злорадно подумала она. А священник прошел мимо дорогой машины, сел в «ниву», незаметную за громадным джипом, и уехал.

По дороге домой Татьяна купила продукты и набрала номер сына.

— Гошка, выскочи во двор, помоги пакеты поднять, — попросила она.

— Не могу, мам, — быстро ответил тот и отключился.

Пятый этаж без лифта. Татьяна, тяжело дыша, вошла в квартиру, поставила пакеты и зашла в комнату сына. Тот сидел за компьютером и, трясясь в такт выстрелам, жал на гашетку. Убитые им люди с жалобным воем валились на землю.

Королева объедков

Однажды они встретились — королева и ее верный паж.

Она не без изящества протянула ему руку с обломанными черными ногтями, в дырявой, с обрезанными пальцами перчатке и хриплым голосом представилась:

— Королева, — и, выдержав паузу, добавила, — объедков.

— У королевы должен быть паж. — Он картинно откинул с отекшего синюшнего лица засаленную прядь. – Ну, как, гожусь я в твои пажи, Королева объедков?

«Надо же, какой театрал. Прямо, как я», подумала она, а вслух сказала:

— Такую встречу надо отметить.

Эту затянувшуюся встречу, они отмечали каждый день, уже пять лет. Где они только ее не отмечали – в подвалах, на чердаках, в заброшенных деревенских домах зимой и в полях летом, на вокзалах, в бомжатниках и ночлежках. В ночлежку попасть было трудно. Очередь на койко-место и тарелку супа надо было занимать с раннего утра.

Жили на острие косы старухи-смерти, понимая, что каждый день может быть последним. Жили как птицы по Евангелию, не заботясь о завтрашнем дне. Королева объедков не даром так называлась. В любых отбросах находила она еду. Не просто какой-нибудь старый хлеб или гнилые яблоки, а деликатесы – рыбьи копченые головы или слегка надкусанный пирог, или кусочек колбаски, или побелевшую плитку шоколада. В общем, ее паж всегда был сыт, а излишества он добывал сам. В основном попрошайничеством.

Лишь спустя год после знакомства, он узнал, что ее зовут Ксения, и сказал, что его зовут Андрей.

— Почему ты скрывала свое имя? – спросил он.

— Есть такая святая блаженная Ксения. Моя бабушка ее очень любила и назвала меня в ее честь. А я так низко пала, живу грязно. Стыдно мне перед святой Ксенией. Не хочу ее имя пачкать, так что ты зови меня Королевой. Я привыкла.

— Как скажете, Ваше Величество, — поклонился он.

Все-таки паж у Королевы был настоящий.

Про любовь они не думали. Просто жили вместе, а сроднились с первого взгляда; Как будто всю жизнь вместе бомжевали.

Однажды летом Королева объявила, что у нее день рождения. Они уехали подальше от города и устроили пикник на берегу озера. Вечером паж разжег костер и, попивая праздничный коктейль, спросил:

— Сколько тебе стукнуло, Королева?

— А сколько дашь? Она задорно тряхнула пушистыми волосами.

Освященная костром, с чистым лицом она враз помолодела, и выглядела лет на пятьдесят.

— Тридцать семь, — слукавил паж.

— Откуда ты узнал? Насторожилась она. В барахле моем копался что ли?

— Так у тебя же паспорта нет.

— Тогда откуда?

— Просто угадал, — улыбнулся беззубым ртом паж. – А мне сколько дашь?

Королева улыбнулась в ответ, прикрыв рот рукой – стеснялась гнилых зубов и критически его оглядела:

— Пятьдесят пять.

— А мне-то, королевушка моя, всего-то сорок два годочка. Да это все ерунда. Держи-ка лучше подарок. И паж достал из пакета зеркальце в берестяной рамочке и такую же расческу. С этими подарками Королева с той поры не расставалась.

Так они остаток лета и прожили на берегу озера. Шалаш сложили из еловых лап. Рыбу ловили, грибы да ягоды собирали. Милостив был к ним Господь — никто их не увидел, не прогнал, не обидел. А когда похолодало и задождило, они в город вернулись.

В центре города дома сносили целыми кварталами, так что выбор жилья был как на рынке недвижимости. Выбрали дом рядом с Преображенским собором, как Королева захотела. Там и обосновались.

Все бы ничего. И магазины рядом и люди у храма копеечку подают, да только Королева заболела. Начала таять на глазах. Что-то болело у нее внутри, но она терпела. Только губы в кровь иногда кусала. Паж совсем извелся от расстройства. Не знал, чем ей помочь. Однажды у Мариинской больницы он подловил после дежурства молодого доктора и слезно, ради Христа, уговорил его посмотреть Королеву. Доктор согласился. Долго мял ей живот, смотрел язык, слушал сердце.

— Скорее всего это онкология. Обронил он страшное слово – словно камень из-за пазухи вынул. Написал на бумажке названия лекарств и ушел с печальным лицом. Паж хотел ему за визит дать початую бутылку вина, но врач не взял. Паж сам ее и выпил. Залил горе.

Пришла зима. За день до Рождества Христова выпал первый снежок, и Королева внезапно повеселела. Встрепенулась, забыла о болях и попросилась на улицу. Паж ее укутал, как кулему и повел к «Преображенке», воздухом подышать, а заодно милостыньку попросить.

— Слышишь, Ксения, как колокола звонят. Не иначе в твою честь. Пошутил он, усаживая ее на ящик около ограды.

Впервые паж назвал Королеву по имени, и она не возразила, лишь сказала:

— Рождество Христово скоро. Мне бы молитву какую-нибудь почитать.

— Будет тебе молитва. Будет.

Увидев идущую мимо хорошо одетую женщину, паж бросился к ней:

— Сестра, напиши молитву. Любую.

Но женщина, подняв повыше воротник норковой шубы, торопливо прошла мимо.

— Ну что ты к даме пристал. Видишь она на службу торопиться. Ты после службы людей проси. Тихо сказала Ксения.

В самом начале знакомства паж постоянно удивлялся тому, что Королева никогда никого не осуждала. Даже тех, кто ее обзывал, гнал, унижал, она всегда оправдывала и сама плохого слова о людях не говорила.

— Я всех понимаю, никого не виню. Кому приятно находиться рядом с такой нечистотой, как я. Потому и гонят отовсюду.

— Слышь, Ксения, а у тебя есть заветное желание на Рождество? Скажи мне, может я смогу его исполнить. Говорят, что в этот праздник Бог особенно нищим и бедным помогает.

— Какие же мы с тобой нищие, Андрей? Я – Королева, ты мой верный паж. И у наших ног весь мир, — улыбнулась Ксения. А заветное мое желание — перед смертью понежиться в горячей ванной. Отмыться, как следует, что бы ты меня чистой похоронил.

— Дура ты, твое величество. Ты еще меня переживешь! Возмутился Андрей.

Непривычно было ему слышать свое имя, отвык он от него. Но сердце подсказало, что неспроста Королева его по имени стала называть.

Служба закончилась. Народ из храма начал расходиться. В темноте люди не замечали у ограды храма двух припорошенных снежком бомжей. Прижавшись друг к дружке они сидели рядышком, как два воробушка. Впору совсем замерзнуть. Андрей уже и глаза прикрыл, как вдруг услышал приятный женский голос:

— Вы молитву просили. Возьмите. Женщина в норковой шубе протянула ему молитвослов.

— Ксения, очнись! Ты что, уснула? Нам молитвы принесли.

Королева открыла глаза:

— Спасибо вам, добрая женщина. Дай вам Бог здоровья. Она начала вставать, но покачнулась и чуть не упала.

— Что с вами? Вы больны? Женщина взяла Ксению за руку, — да вы совсем замерзли. Просто ледышка, а не человек. Вставайте и пойдем со мной. Я вас чаем напою. Отогреетесь и пойдете… Женщина замялась, ну, в общем, это не важно. Идемте.

Андрей не мог поверить в то, что эта шикарная дама приглашает их в свой дом. Лишь пройдя мимо потрясенного швейцара, он убедился, что это не сон.

— Проходите на кухню. Обувь не снимайте. Мойте руки и садитесь за стол. Командовала дама. И тут паж вспомнил!

— Можно вас попросить, — прошептал он на ухо даме, выйдя в коридор.

— Конечно можно. Весело ответила она.

Спустя пол часа обалдевшая от счастья Ксения лежала в круглой джакузи, наполненной ароматной пеной. Дама выкинула ее одежду и нарядила Ксению в свое старое платье. Сильно похудевшей Королеве оно было слегка велико, но все равно было к лицу. Андрей даже залюбовался своей подругой. «А может попытаться начать новую жизнь. Восстановить документы, устроиться на работу. Ксению в больницу положим. Глядишь, и обойдется все», задумался он.

Аккуратно ведя Королеву домой, он продолжал мечтать о новой жизни.

Паж проснулся на следующий день. До его слуха сквозь щели в подвальных окнах донесся звон колоколов.

— Ксения, проснись! Слышишь, колокола звонят! Рождество! Андрей подбежал к Ксении. Ее глаза были закрыты, руки сложены крестом на груди.

Сдерживая слезы, паж достал из пакета зеркальце в берестяной рамке и поднес его ко рту Королевы. Она не дышала.

А над городом звонили колокола, славя Рождество Христово.

Лето 1965-го

Леночка родилась летом шестьдесят пятого.

Во Дворце малютки дама с прической «хала» произнесла надоевшую ей до оскомины торжественную речь и вручила молодой мамаше розовый футляр из кожзаменителя, в котором находился документ о рождении дочери – листок плотной гербовой бумаги, подтверждающий, что Леночка родилась в городе-герое Ленинграде. К футляру прилагалась медаль. Кому и за что она предназначалась, Жанна, мать Леночки, не поняла — то ли ей самой за благополучно завершившиеся родовые мучения, то ли новорожденной дочке в счет будущих заслуг перед отечеством. В любом случае получить медаль было приятно.

В свидетельстве о рождении был записан и отец: красивый, добрый, но, к сожалению, пьющий, а потому ставший бывшим мужем еще до рождения дочери.

Поблагодарив даму и крепко прижимая к себе атласный конверт с узаконенной малышкой, Жанна направилась в Таврический сад, манивший к себе теплой палитрой осенних красок и пряным ароматом цветов, высаженных вдоль дорожек замысловатыми фигурами.

Устроившись на пустовавшей скамейке, молодая женщина поправила кружева у лица дочки и, наслаждаясь теплом солнечных лучей, весело отражавшихся в выплаканных ночным дождем лужах, принялась рассматривать идущих к детской площадке мамаш и нянек с нарядными чадами. Иногда попадались и папаши с гордостью державшие за ручки свои уменьшенные копии. И тогда Жанна грустно вздыхала, привычно повторяя себе: «Правильно я сделала, что развелась с этим пьяницей. Отец из него получился бы никакой. Вот встречу хорошего человека, и будет у Леночки настоящий папа, не бросающий в женщин чайники с кипятком и прочую домашнюю утварь».

Эти аргументы-воспоминания она использовала в качестве анаболика от любви, которая вопреки здравому смыслу продолжала терзать ее сердце.

Рядом с Жанночкой остановилась девочка лет семи.

— Как зовут вашего ребеночка? – спросила она, заглядывая в конверт.

— Леночка, – ответила Жанночка, поправляя пышный нейлоновый бант на конверте.

Вечером дама из Дворца вернулась в маленькую комнату большой коммунальной квартиры. Закрывшись от мира на два оборота ключа, она с облегчением расчесала башню из волос, скинула с отекших ног туфли на тонких каблуках и, завернувшись в халат из мягкой фиолетовой фланели, достала из серванта чешский хрустальный графин, наполовину наполненный ароматным армянским коньяком. Отточенным движением плеснула напиток в граненый стакан и обернулась к вырезанному на сосновой доске портрету Есенина:

— Ну, Сережа, за наше одиночество!

Выпив, дама разрумянилась, повеселела, и превратилась из неприступного администратора Нинель в простую женщину Нину.

Коньяк, портрет и хрустальный графин, гордо топорщившийся среди простых стеклянных рюмок на полке полированного серванта, были подарками благодарных родителей зарегистрированных ею новорожденных.

— Нинка, открывай! Опять одна коньяк хлещешь!

Кулак соседа-гегемона забухал в тонкую дверь.

— Какая я тебе Нинка? Нинель я! Сколько раз тебе говорить, чучело!

Нина покрутила ключом в замке и распахнула дверь.

Хлипкий мужичок маячил на пороге, выделяясь на фоне темного, плохо освещенного коридора серым пятном:

— Опять девку регистрировала?!

Мутные глаза соседа вызывали отвращение, как и весь его облик, который она помнила наизусть: бывшая когда-то белой, майка обтягивала большой живот и напоминала мешок, набитый картофелем; линялые спортивные брюки пузырились на коленях; из дырки, прогрызенной временем, в криво обрезанном валенке нагло торчал большой кривой палец.

— Слава, иди спать!

Нинель с треском захлопнула дверь и вновь обернулась дамой. Изящно сложив пальцы, подхватила полу халата, брезгливо посмотрела на пустой стакан и, достав из глубины серванта единственный, чудом уцелевший после многолетних застолий, хрустальный фужер на длинной изящной ножке, наполнила его коньяком.

— А закусить? — удивился Есенин на портрете.

В низкорослом, пузатом «ЗИЛ-е», похожем на соседа, нашелся сыр, напичканный пластмассовыми цифрами, грубо обкромсанный кусок колбасы и затвердевший столичный батон.

— Теперь другое дело, — поэт улыбнулся уголком рта, глядя на жующую бутерброд женщину, — теперь можно и повторить.

Согретая коньяком, Нинель смотрела фильм про любовь: роскошная кинодива, клонированная с голливудской актрисы, наряженная официанткой, призывала советских женщин в глухие леса Сибири, где сплошь и рядом толпились мужественные, ждущие любви мужчины.

Досмотрев фильм и допив коньяк, Нинель упала в кровать, как всегда пропустив момент перехода из неприятного бытия в приятное небытие.

Славик пришел на кухню, привычно борясь со штормом, бросавшего его на стены коридора.

— Опять Нинка пьет в одиночестве! Видать, снова девку регистрировала, — он плюхнулся на табуретку и, картинно закинув ногу на ногу, многозначительно посмотрел на соседку Розу Соломоновну, томящуюся у своей плиты в ожидании кипятка.

— Вячеслав, отстаньте, наконец, от Нинель, — увядшая раньше времени, шестидесятилетняя Роза бросила на соседа презрительный взгляд. – Сколько можно попрекать женщину за давнюю ошибку? Вы-то все свои романы помните? Знаете, чем они закончились для ваших пассий?

Роза Соломоновна подхватила, закипевший чайник и скрылась в темном коридоре.

— А какое ей дело до моих романов? – обидевшись, Славик пнул ногой соседский столик и направился к окну.

— Две ступеньки вниз, иду на посадку, — бормотал он, — вижу опасность. Опасность миновала! — он кренделем обошел вокруг газовой плиты и воткнулся лбом в стекло, разделенное облупившимися деревянными рейками. Отодвинув коленом привыкший ко всему цветок алоэ, мужчина взгромоздился на подоконник и хищным взмахом выхватил невинно висевший за окном мешочек с докторской колбасой: у Розы Соломоновны не было холодильника.

— Ненавижу евреев!

Славик рвал зубами колбасу и глотал, не разжевывая. Насытившись, он отпустил пакет на волю и, удовлетворенный, потащился по длинному, как вагон поезда коридору, в свою комнату, сплошь облепленную пожелтевшими от времени и табака фотографиями.

На каждой из них была Нина, Ниночка, Нинель…

Он упал на продавленный диван, перебирая глазами снимки. «Ясное детство, чистое отрочество, мутная юность, а теперь темная как полярная ночь, зрелость без просвета надежды, – потекли черные, густые, как горячий гудрон, мысли. — Что меня ждет дальше? То ли жизнь-окно с потрескавшимися рамами, то ли двор-колодец, манящий в свою влажную темноту, то ли водка? Или что там еще? И соседка эта – Роза Соломоновна, еврейка проклятая, чистоплюйка вежливая. И смотрит на меня так жалостливо; и колбасу я у нее тырю, а она знает об этом и никогда меня не попрекает. И имя у меня дурацкое — Славик. Ненавижу свое имя! Мне сорок лет, а я все Славик. На кой меня родители так назвали? Да и где они – родители? Я их и не помню. Все, что помню – детский дом, вечный голод и тоску. В свидетельстве о рождении написано: отец – Иван Иванович Петров, мать – прочерк, а глаза у меня … А, какая мне разница… Колбаса была вкусная…Нинка, я тебя так любил. И зачем ты, дура, аборт тогда сделала? Убила нашу дочу.

Он закрыл уставшие мутные глаза и уснул.

Леночке исполнилось пять лет. Из шелкового кокона, перевязанного нарядной лентой, вылупилась кудрявая веселая девочка.

Воскресным осенним днем, нарядив дочку в платье из мягкой фланели, усыпанное крупным горохом, и в только что купленные в ДЛТ ботиночки, пахнущие кожей, мама повела ее в фотоателье, рядом с домом.

— Не хочу фотоглафироваться, хочу в садике гулять, — картавя, закричала Леночка, очутившись на улице. Вырвав руку, она навалилась на мать всем тельцем, пытаясь сдвинуть ее в сторону Некрасовского садика, расположенного напротив их дома. Прохожий, мужчина средних лет с добрым лицом, поймав растерянный взгляд молодой женщины, присел на корточки перед Леночкой:

— Девочка, разве ты не знаешь, что надо всегда слушаться маму?

Малышка исподлобья уставилась на незнакомца. Он ей понравился:

— Дядя, у вас дети есть? – забавно склонив голову набок, спросила она.

Мужчина бросил взгляд на красивую маму, смутился, потеребил запонку на рукаве выбившейся из-под пальто рубашки, провел пятерней по густым вьющимся волосам:

— У меня нет детей, девочка.

— А жена у вас есть? — выстрелила Леночка вторым вопросом.

— И жены у меня нет, — окончательно смутился прохожий. Мать девочки ему очень приглянулась.

— Тогда будьте моим папой! Как вас зовут? — Леночка схватила руку мужчины и потянула к руке матери.

— Меня зовут Владимир, — с надеждой посмотрел тот в глаза женщине.

Жанна поняла его взгляд. Ничего не ответив, она схватила дочку за руку и, не оглядываясь, потащила в фотоателье.

Мужчина поднялся, зачем-то отряхнул чистые брюки и ушел. Он тоже не оглянулся вслед Леночке и ее маме, хотя ему очень этого хотелось.

— Доченька, нам надо сюда.

— Не хочу сюда! Хочу обратно! — Леночка заколотила ногами в обшарпанную деревянную дверь.

— Что случилось? Кто так торопиться ко мне?

Дверь распахнулась — на пороге стоял добрый старичок. То, что он добрый, девочка поняла сразу и мгновенно прониклась к нему доверием, но упрямый характер требовал не сдаваться.

— Здравствуй, Жанночка, — фотограф расцеловался с ее мамой, взял Леночку за руку и повел в крошечную студию.

— Я сама! — вырвала девочка пухлую ладошку из руки старика…

Старый фотограф Борис Иосифович, видел на своем веку множество детей. В закромах его памяти теснились младенцы с первыми, ясными, беззубыми улыбками; малыши с поредевшими молочными зубками, пытливо смотрящие на мир вопрошающим взглядом; отроки с пробивающейся растительностью на лице; отроковицы в белых, крылатых, школьных фартуках, тайком от матерей подкрасившие черной тушью глаза и обкусавшие для яркости губы.

Мальчик Боря родился в начале мятежного двадцатого века в Петербурге. Его отец был портным, но, увлекшись модной в те времена фотографией, оставил швейное дело. Был он православной веры и женился на хорошей верующей девушке. Своего первенца Бориса они окрестили во Владимирском соборе.

После свершения дьявольской революции, время для их семьи разделилось на два слова: «до» и «после». «До» звучало прекрасной нотой, «после» — резало слух, как скрипучие, несмазанные дверные петли.

Впрочем, эта звуковая метаморфоза случилась спустя семь лет после рождения Бореньки, до нее он спокойно рос в маленькой уютной квартире в доходном доме, принадлежавшем богатому купеческому отпрыску, живущему со своим многочисленно семейством в Париже.

Отцу посчастливилось арендовать скромное помещение на первом этаже соседнего дома, где он и основал фотоателье. Его фотосалон был популярен и приносил неплохой доход. Медный колокольчик над дверью звенел почти непрерывно, радостно приветствуя господ, мещан, служащих и простой люд.

Как для колокольчика и для фотокамеры, прятавшей свое око в гофрированной шее, так и для их хозяина, не имело значения ни богатство, ни социальное положение людей, желающих запечатлеть на память себя и своих близких. Иосиф с равным усердием ретушировал и нежные лица дам с безмятежным взором, и строгие лица священников, и портреты простоватых фабричных работниц, стесняющихся своих неухоженных рук.

Подростком Борис все свободное время проводил в салоне отца. Он полюбил фотографию и в пятнадцать лет уже стал хорошим фотографом. Поэтому на войну он взял камеру, пережившую вместе с ним четыре страшных года.

Родители умерли от голода в блокадном Ленинграде. Осиротевший Борис, вернувшись с фронта, обнаружил разграбленную квартиру с сожженной мебелью. Сохранилась лишь икона святого Николая, надежно спрятанная в тайнике над буржуйкой и несколько поцарапанных фотографий, завалившихся в щели изувеченного топором паркета. Поцеловав икону, Борис убрал ее обратно, до лучших времен.

Молодого фронтовика взяли фотокорреспондентом в газету на большой завод. Каждый день Борис снимал волевые рабочие лица – мирное время требовало своих героев, не жалеющих сил для восстановления разрушенной страны. Ему нравилась эта работа, но мечтал он об ателье из своего детства. Эта мечта исполнилась, когда он вышел на пенсию. Как когда-то было у отца, радостно зазвенел над входной дверью медный колокольчик, дождавшийся своего часа. Также аккуратно были расставлены на самодельных полках обтянутые бархатом и кожей старые фотоальбомы. Иногда старый фотограф открывал один из них и, медленно переворачивая тяжелые страницы, вглядывался в смягченные ретушью лица дорогих ему, в основном, умерших людей. Он здоровался с ними, как с живыми, и начинал беззвучный монолог:

— Фимочка Серебрякова, при крещении тебе дали имя Серафима. Думаю, что именно святой Серафим помог тебе пережить эту страшную войну. — Борис Иосифович смотрит на портрет пухлой девочки с черными глазами- маслинами, с пышными локонами, кружащимися вокруг круглого детского личика, — какая ты была пампушка, непоседа, бабушкина любимица. Тебе было семь лет, когда твоя бабушка привела тебя фотографироваться. Перед съемкой вы посетили цирюльника, он проколол тебе ушки и вдел в них брильянтовые сережки – бабушкино наследство. Когда я снимал твою свадьбу, ты была в этих серьгах. После войны ты пришла ко мне: худая почерневшая вдова, в грубой солдатской форме, но с веселым блеском в глазах. Перед съемкой ты достала из нагрудного кармана гимнастерки, увешанной орденами и медалями, завернутые в носовой платочек бабушкины серьги и надела их. После бережно убрала их обратно. Вскоре ты узнала, что твой брат сидит в «Крестах» по обвинению в шпионаже. Чтобы спасти его от расстрела, ты, глядя в жадные глаза следователя, оставила бабушкины брильянты на его столе в кабинете на Литейном. И не только их. Спустя десять лет, после лагерей, вы с братом пришли ко мне. Мое сердце сжалось: передо мной стояли две иссохшие мумии с потухшими глазами.

Деточка, ты так и не узнала, что однажды ко мне на съемку пришла толстая баба, завернутая в кисею и с твоими сережками в ушах, уж их-то я ни с чем не спутаю, жена того самого полковника с жадными глазами и грязной душой. Я отказался ее снимать – это единственное, что я мог сделать для тебя.

Катенька Семенова, — Борис Иосифович проводит рукой с узловатыми пальцами по пышной косе, уложенной короной на голове юной девушки, — как ты гордилась своими косами, смешная девочка. Я помню твоего жениха, он был похож на журавля – длинный, худой, немного сутулый. Кажется, его звали Вячеслав? Или Ростислав? Нет, точно не помню. Вы были прелестной парой, и у вас могли бы родиться такие же прелестные детишки. Я бы сделал ваш семейный портрет, если бы ты не погибла в сорок втором в концлагере, в Дахау.

А это Ванечка Брызгалов, — фотограф смотрит на фотографию пятилетнего малыша в коротких штанишках, держащихся на одной лямке. Мальчик улыбается во весь рот, сидя на деревянной лошадке. – Я помню, что

ты с детства писал стихи, и мечтал стать известным поэтом. Ты вернулся с войны героем и работал вместе со мной в заводской газете. Твой портрет был одной из лучших моих работ, его напечатали в журнале, и многие женщины любовались на него, мечтая познакомиться с красавцем журналистом. Эх, Ваня, Ваня, войну ты прошел, смерть победил, женился на хорошей девушке, родил дочку, а со славой не справился. Закружила она тебя, понесла по застольям, да и оставила с неверной подругой – водкой, отнявшей у тебя талант, здоровье, а затем и жизнь.

Борис Иосифович, тяжело вздыхая, открывает следующую страницу.

Портрет молодой женщины слегка обгорел, но он — один из самых ценных снимков в его архиве: лукавая улыбка, смешинка в умных глазах, прямая спина, высоко поднят подбородок – Лиза, Лизонька, Лизавета, Елизавета Николаевна, белая кость. Воспоминанья перенесли Бориса Иосифовича в детство.

…Лиза Засецкая, жившая в соседнем дворе. Я был влюблен в тебя, а ты считала меня малышом. Я нарочно врезался в тебя на катке, обнимал и замирал от счастья, а ты, плутовка, смеялась, чмокала меня в холодную щеку и неслась дальше по ледяному кругу.

Я помню, как кричал тебе в след:

— Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это, и за это и за то!

В пятнадцать лет я влюбился в веселую Наденьку, дочку нашего дворника и мгновенно забыл о тебе. Потом меня заполонила любовь к худощавой язвительной Саше, вытеснив Наденьку из моего воображения. Затем я повстречал Людочку. Ах, как нам было интересно! Она тоже увлекалась фотографией. Я помню, что страстно мечтал жениться на ней, но комсомольский лидер из ее института перешел мне дорогу. Со своим лидером Людочка живет до сих пор. Иногда я встречаю их на рынке – они дуэтом перебирают мясо на прилавке. Наденька исчезла после войны, о Саше, уехавшей в тридцать седьмом в Казахстан, ничего н известно с тех пор.

Ты родила сына поздно и назвала его Валерий, в честь деда, полковника царской армии. У твоего мальчика было страшное детство – вы потеряли друг друга во время эвакуации из блокадного Ленинграда. После войны, когда вы чудом нашли друг друга, он рассказал, что прошел через концлагерь, партизанский отряд и немецкий плен. Твой муж, офицер, погиб под Сталинградом, сына ты растила одна. Где-то ты сейчас живешь, милая моему сердцу, Елизавета Николаевна?

Татьяны, Нины, Коли, Сережи – всех помнил переживший многих старый фотограф. Но жизнь идет, звенит колокольчик над дверью, и новое поколение смотрит в объектив его камеры.

— Леночка, сейчас вылетит птичка, — Борис Иосифович открыл затвор старенькой камеры «ЭФТЭ», и девочка приоткрыла ротик от любопытства.

Снимок сделан, а обещанная птичка не появилась, но Леночке расхотелось капризничать: мама пообещала сводить ее в зоопарк, где живут настоящие дикие звери.

Через три дня Жанночка забрала фотографии. Один снимок симпатичной девчушки с полуоткрытым ртом и любопытными глазками Борис Иосифович оставил себе, чтобы вставить его в полукруглые прорези альбома рядом с портретом ее юной матери.

Наступил март. Нинель вышла с работы, полной грудью вдохнула воздух, наполненный особенным запахом, который бывает только ранней весной. Сосульки плакали, роняя на асфальт горькие слезы сожаления об уходящих морозах, люди же радовались капели – предшественнице теплых дней. Холодная капля упала Нинель прямо на нос. Смахнув с лица сосулькину слезку, она рассмеялась, вдруг ощутив в душе необъяснимый прилив радости. Женщина с прической «хала» неторопливо шла по улице, не зная, что идет навстречу счастливой перемене в своей судьбе.

Этим же вечером Владимир, давно позабывший о встрече с красивой женщиной и ее капризной дочкой, возвращался домой на метро с банкета по поводу сдачи проекта нового дома. В голове слегка шумело, но в теле появилась легкость и внутреннее веселье, словно в нем продолжали бродить пузырьки выпитого шампанского. Он собирался выйти на «Гостином дворе», чтобы прогуляться по Невскому, но почему-то очутился на «Чернышевской».

Солнце ударило в лицо, заставив прищуриться, и Владимир не сразу заметил женщин с восточными смуглыми лицами, в ярких платках, покрывающих смоляные блестящие волосы, с охапками мимозы в руках, толпившихся у выхода из метро. Пряный запах цветов перебивал тонкие весенние ароматы.

— Мужчина, купите мимозу. Недорого, — пристала к Владимиру торговка, непрестанно поглядывая по сторонам юркими хитрыми глазами – торговать с рук было запрещено, и она боялась появления милиции. Чтобы отвязаться от навязчивой продавщицы, Владимир купил веточку с резными листьями, усеянную желтыми пушистыми бусинами.

В начале семидесятых годов Булгаков все еще был недоступен большинству читающей публики, «Мастера и Маргариту» можно было прочитать лишь в самиздате или купить на черном книжном рынке, отдав за книгу немалые деньги. Владимир был простым архитектором, к тому же холостяком, все заработанные средства проживал, излишков не имел, черный рынок не посещал, Булгакова не читал и поэтому не догадывался, что цветок в руке может сыграть в жизни человека судьбоносную роль.

Некоторое время он шел, держа перед собой мимозу, как флажок на первомайской демонстрации, затем, осознав всю нелепость положения, решил выбросить никчемный цветок, но передумал, пожалел пушистую веточку и, увидев симпатичную женщину, идущую с улыбкой ему навстречу, неожиданно для себя протянул ей мимозу:

— Возьмите, это вам!

Нина взглянула на симпатичного высокого мужчину и сразу поняла, что перед ней – ее судьба.

Так закончилось одиночество дамы из Дворца и холостая жизнь архитектора. Они без хлопот обменяли свои комнаты в центре на однокомнатную квартиру в новом многоэтажном доме на стремительно разрастающейся окраине города.

Затем в жизни Нины случилось еще одно событие – из Дворца малютки она переместилась во Дворец бракосочетаний, и гимном ее жизни стал марш Мендельсона.

Веточка мимозы оказалась волшебной палочкой: Владимир получил любящую жену, Нинель – любимого мужа. Только Славик остался ни с чем, лишившись любимой жертвы. Впрочем, он страдал недолго — в комнату Нины в скором времени въехала симпатичная, непритязательная к жизни, Люся – разведенка, пекарь из рабочей столовой.

Отведав ее пирожков с капустой и ощутив ласку мягких, пахнувших сдобой рук, Славик решительно поставил крест на своей старой любви, помылся, побрился, приоделся и пошел в атаку на соседку, так как одинокая жизнь всухомятку надоела ему до тошноты.

К великой радости Розы Соломоновны новая соседка прониклась к несчастному, вечно голодному Славику сначала жалостью, а затем, как это часто случается с русскими женщинами, и любовью. Восставший из пепла, Славик перестал втихаря таскать чужие продукты и начал открыто столоваться в уютной Люсиной комнате, то и дело вызывая ее восхищение починкой немудреных бытовых предметов, которых бывший Люсин муж чурался, как огня.

Свадьбу Славика и Люси отмечало на кухне все дружное население коммуналки. Единственным гостем со стороны был фотограф – Борис Иосифович, его пригласила Роза Соломоновна.

Эмалированные глубокие миски с рубиновым винегретом и мягко-желтым салатом «Оливье», банки шпрот с разинутыми зубастыми ртами стояли в шахматном порядке на длинной деревянной кишке, собранной из разнокалиберных кухонных столов, покрытых разномастными скатертями. Между ними королевами и ферзями застыли, не подозревающие о своей скорой кончине, бутылочки с «беленькой» и с «красненьким».

Давший себе слово «не ударить в стол лицом», жених тоскливым взглядом смотрел на гостей, без стеснения наливавших, выпивавших и снова наливавших.

Невеста, неправильно поняв мандраж жениха, нежно прижалась к нему гипюровым плечом. Все замечавшая, раскрасневшаяся Роза Соломоновна крикнула: «Горько», и гости, с трудом оторвавшись от тарелок и рюмок, нестройным хором подхватили ее тост. Молодые слились в поцелуе, сверкнула вспышкой старенькая камера, и в объемном архиве фотографа появился новый снимок.

Через несколько месяцев Борис Иосифович умер, так и не узнав продолжение истории любви Люси и Славика.

Чужие люди, въехавшие в квартиру фотографа, не имеющего наследников, вынесли на помойку его вещи, в том числе и альбомы с фотографиями, которые он бережно хранил всю жизнь.

Рано утром сердобольный дворник достал их из помойного бака и положил на землю – авось кому-нибудь и пригодятся. Но на старые альбомы никто не польстился, лишь ветер-хулиган, растрепав листы, вырвал из них фотографии и разнес по соседним дворам.

Один из снимков, словно направленный чьей-то рукой, кружась, опустился к ногам милой девчушки, гуляющей с мамой в Некрасовском садике.

— Мама, посмотри какая красивая девушка! — Леночка подняла с земли старый снимок. – Можно, я ее оставлю себе?

Жанна вгляделась в старый, обгоревший по краям, снимок и долго смотрела на красивое благородное лицо».

— Возьми, — наконец разрешила она.

Спустя два года, во Дворце бракосочетания, Нинель с неизменной «халой» на голове, произносила торжественную речь в честь брачующейся пары Жанны и Валерия.

Нарядная Леночка исподтишка рассматривала свою новую бабушку: статную, красивую старуху, сидящую рядом.

— Мне кажется, что я Вас где-то видела. Как вас зовут? — прошептала девочка ей на ухо.

— Елизавета Николаевна, — улыбнувшись, ответила та.

Счастливые молодожены и немногочисленные гости вышли из Дворца. Был прекрасный солнечный осенний день. Осень, словно желая поздравить молодых, бросала им под ноги яркую листву. Увидев жениха и невесту, радостно трезвонили водители трамваев. Или всем так казалось?

Праздничная процессия неспешно двигалась через Таврический сад в сторону улицы Некрасова. Леночка вырвала ладошку из руки Елизаветы Николаевны и, не удержавшись, бросилась собирать осенний букет.

Горожане прогуливались по аллеям, наслаждаясь прекрасным днем. Мамаши и няньки, ревниво поглядывая друг на друга, везли в колясках разряженных младенцев. Папаши не сводили глаз с резвившихся на детской площадке чад. Старики, сгрудившись вокруг шахматистов, с азартом наблюдали за их игрой. Радио из чьего-то кармана бодрым голосом рассказывало о достижениях народного хозяйства.

Девочка остановилась около молодой женщины, сидевшей на скамейке с розовым атласным конвертом в руках.

— Как зовут Вашу малышку? – спросила она.

— Леночка, — ответила женщина, поправляя бант на конверте.

Глупая Баба

Сказка для взрослых

Жила-была Глупая Баба. Не то чтобы ума у нее совсем не было, ум кое-какой имелся, но она его за ум не считала, и о себе говорила: — «глупая я баба».

Жила она своим глупым умом: телевизор не смотрела, радио не слушала, газет со сплетнями не читала. «Сплетничать, как кокон вокруг себя сплетать, — считала. – Сначала тонкая сеточка, потом плотнее. В конце концов, такого наплетешь, что ни мира не видать, ни тебя самой». Еще Глупая Баба всем доверяла и никогда не искала выгоду; знала, что как только начнешь эту выгоду искать, она сразу тут, как тут: сладкая, вкусная, пахнет заманчиво. Попробуешь от нее кусочек, и еще захочется. Потом только о ней и думаешь: где бы раздобыть, как бы полакомиться. Не заметишь, как выгода вытеснит из тебя доброту и сердечность.

Когда Глупая Баба была ребенком, бабушка рассказала ей сказку о том, как выгода незаметно заменила человеку душу. «Она сначала одну душу погубила, а потом и весь мир может погубить», — сказала бабушка в конце. И маленькая Глупая Баба ей поверила.

Глупая Баба была разведенка. Муж от нее ушел к Красивой Бабе, когда дети были маленькими. Так на него красота подействовала. Ему даже было все равно – есть у той ум или нет.

Глупая Баба детей растила, как умела: читала им сказки, которые ей в детстве читали, учила музыке, как ее учили, уроки вместе с ними делала. Не жалела для чадушек ни времени, ни сил. Дети выросли, выучились и уехали работать в чужую страну, хоть мать им твердила: — «где родился, там и сгодился». «Ты ничего не понимаешь», — ответили. «Видно, упустила я что-то, недодала им чего-то важного», — переживала за детей Глупая Баба.

Лучшей ее подругой была Умная Баба. А как иначе? Сами подумайте, что может получиться из дружбы двух глупых баб? Сплошная глупость и беспричинное веселье.

Умная Баба о своем уме была такого высокого мнения, что его было видно за версту. Она свое мнение очень любила и заботилась о нем. Утром встанет и сразу смотрит – как там мнение, не уменьшилось ли в размерах? Убедится, что все в порядке, умоется, накрасится и мнению нос напудрит, букли накрутит и щеки нарумянит, чтобы оно хорошо выглядело. Умная Баба считала, что женская красота заключается в нарядном лице и формах, и все время напоминала об этом подруге. Та головой согласно кивала, но продолжала ходить, как Бог дал. Ну, что с нее взять, с Глупой Бабы!

Однажды, нежданно — негаданно, случилась в жизни Глупой Бабы любовь. Было ей тогда около сорока. Возраст для этого чувства не самый подходящий, но тут уж ничего не поделаешь. Влюбился в Глупую Бабу ее начальник. Был он, как водится, женат и глубоко несчастен.

Знали они друг друга сто лет, относились друг к дружке с симпатией и уважением, как вдруг в весенний день перекинулась между ними радуга, и задрожали, затрепетали от счастья и нежности немолодые сердца. Три месяца влюбленные тайно встречались после работы, гуляли в самом дальнем парке по заброшенным аллеям, взявшись за руки; не могли ни надышаться, ни наглядеться друг на друга. А потом начальник сказал, что хочет развестись с женой. «Что мне делать?», растерялась Глупая Баба, и семью рушить нельзя, и расстаться нет сил. Впервые она пожалела, о том, что глупа. Бросилась к подруге, рассказала про свою любовь и притихла. Что та скажет?

— И ты еще думаешь?! – закричала на нее Умная Баба, — бери его тепленького и вперед под марш Мендельсона. Тебе судьба такой подарок сделала, а ты еще раздумываешь!

— Может, и не судьба, — задумчиво сказала Глупая Баба. – Есть еще кое-кто, способный на такие подношения. Примешь его подарок, развернешь красивую обертку, откроешь золотую коробочку, а там вместо счастья – чужое горе.

— Это тебя бабушка в детстве сказками перекормила, а сегодня надо брать от жизни все!

— Все брать опасно, впопыхах можно и не нужное и чужое прихватить. Не могу я семью разрушить.

Вот так отказалась от своего счастья Глупая Баба.

Заплакали два немолодых сердца, и только птицы в парке видели, как исчез, растаял радужный мостик между ними.

Умная Баба очень хотела выйти замуж, хотя было ей сорок лет с большим хвостиком. Но она этот хвостик мастерски прятала. Опять-таки за румяными щеками и стройностью. Она и шейпингом занималась (не путать с шопингом), и на йоге узлом завязывалась, и даже танец живота освоила. На всякий случай. Ох, и умная Баба!

В поисках мужа ходила она и в театры, и на концерты, и даже на танцы «кому за тридцать» в дом офицеров. А там, куда не глянь, сплошные умные бабы: яркие, молодящиеся, подтянутые, а мужичков – по пальцам пересчитать. И все, в основном, какие-то поникшие, потухшие, с запахом вчерашнего перегара.

Замуж Умная Баба хотела не потому, что была страстной особой. Просто у нее, помимо городской квартиры был дом в деревне и участок земли. Одной бабе, даже и умной, хозяйство тянуть тяжело, да и времени у Умной Бабы на «посадить – вырастить» не было. Это только Глупая могла с утра до вечера спину в огороде гнуть, рыхлить, полоть, поливать, вырастить урожай и …раздать его. Она, вообще, все раздавала и никому в помощи не отказывала. Увидит зимой бедную старушку, шарф с себя снимет, на шею ей повяжет, а сама потом мерзнет. Ну, что с нее взять, с Глупой Бабы!

— В огороде мужик пахать должен, — говорила ей Умная Баба. – Надо тебе замуж выйти. Давай вместе на танцы ходить, мужей искать. Вместе веселее.

— Нет, — мотала та головой, — я на танцы не пойду. Я свое отлюбила, и замужем я была. А то, что муж от меня ушел, сама виновата.

— Глупая ты баба, — сердилась подруга, — слышала, психологи говорят, что чувство вины – это рудимент души. Надо от него избавляться.

— А как без него? – не понимала Глупая Баба. – Получается, если никто себя виноватым не считает, то все правы. А если все правы, значит, живи, как хочешь, о других не думай?

— А зачем думать о других? – удивлялась подруга. — Думать, вообще, вредно. Ум беречь надо. Я так и живу, – задрала она нос. – Ты про «Дзен» слыхала?

— Про дзен – нет. Вот, дзынь – слышала. Мальчик вчера на велосипеде мимо меня ехал и звонил в звонок: «дзынь – дзынь».

— Да, я и забыла, с кем разговариваю, — махнула на нее рукой Умная Баба, выставила перед собой высокое Мнение, и ушла.

«Какая у меня умная подруга, — радовалась Глупая Баба, — Я бы никогда не додумалась ум от мыслей оберегать. И что это за дзен такой? Китаец что ли?»

Как в воду глядела. Умная Баба и вправду познакомилась с мужчиной из страны с самой длинной стеной в мире. Приятное знакомство с иностранцем случилось в метро. Китаец случайно наступил ей на ногу и, страшно перепугавшись за свой проступок, принялся без остановки бормотать что-то явно извинительно, низко кланяясь с плотно сжатыми ладошками перед лицом. Длилось это минут пять. Умная Баба подумала, что в Китае за подобное действие полагается смертная казнь, иначе чего этот маленький мужчина так нервничает.

— Вы не беспокойтесь, — сказала она, разжав китайские ладошки, и взяла иноземца за руку. – У нас за это не сажают. У нас – это норма жизни. Мне почти каждый день на ноги наступают.

Говорила Умная Баба громко, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы маленький мужчина все понял. Тому стало ясно одно – он должен идти с этой женщиной туда, куда она его поведет. Иначе, зачем она держит его ладонь?

Из вагона Умная Баба вышла вместе с китайцем, который трогательно ухватился за ее большой палец.

— Я – Умная Баба, — сказала она ему на улице, ткнув в себя пальцем.

— Умная Баба, — повторил за ней маленький мужчина с уморительным акцентом, и, скопировав ее жест, назвался:

— Ли Вань Янь.

«Что с этим Ваней делать? – задумалась Умная Баба. – А может его сразу в деревню отвезти и в огород запустить? Посмотрю, каков он в работе. Если хороший работник, очарую его в два счета и в ЗАГС. Ой, а, может, он женат?» Умная Баба осмотрела руки маленького мужчины. Обручального кольца не было. «Замуж за меня хочет! — догадался тот. – А что? Хорошая баба, большая, красивая, белая! Я на ней женюсь и домой привезу. Пусть работает. Рис сажает».

Китаец так обрадовался удаче, что вспомнил о разговорнике, лежащем у него в рюкзачке. Пригласив новую знакомую в кафе, он аккуратно выведал, что та здорова, а значит, в жены годится. О себе он поведал с помощью разговорника. «Умный, сильный, богатый, спортсмен, бизнесмен», — прочитала Умная Баба, указанные им слова и сразу решила – надо брать!

Глупая Баба одна грустила на свадьбе китайца и подруги. Она не могла понять, зачем русской бабе китайский муж? Ну, что с нее взять, с Глупой Бабы!

Гости были только со стороны невесты. Они веселились и поздравляли немолодых молодых. Правда, сколько лет новобрачному было не понятно, в этом он с Умной Бабой тоже оказался похож. Та, конечно, посмотрела паспорт мужа, но в нем оказались сплошные иероглифы. «Надо будет Ване выучить русский язык», — решила она.

Вскоре, Умная Баба уехала с Ли Вань Янем в Китай, знакомиться с его родней и пропала. Ее огород со временем совсем зарос, дом просел. О том, что в нем когда-то жила Умная Баба напоминали только нежно звенящие от ветра тибетские колокольчики на калитке.

Глупая Баба попыталась подругу найти, и даже обращалась на передачу «Жди меня», но у нее ничего не вышло.

Когда она состарилась, из-за границы вернулись дети. «Мама, ты была права, прости нас, — сказали они. – Никому мы там не нужны. Мы тебя больше не оставим». «Чего я детям не дала, Бог додал, — радовалась старая Глупая Баба, – теперь и умереть спокойно можно».

На похороны Глупой Бабы пришло множество народу. «Добрая, скромная, никого не осуждала, жила для других, в помощи никому не отказывала, мудрая», — говорили о ней люди.

Она не слышала этих слов.

Необычайной красоты душа, в сопровождении ангела, поднималась вверх.

ИСТОЧНИК: https://azbyka.ru/fiction/rasskazy-i-skazki/#n4