Глава четвертая 

     Правда и кривда

   1
     Спор готов был зайти в тупик…
 Дни летели, как стрелы. Словно опытный стрелок без передышки доставал их из колчана-тула и одну за другой точно пускал их в цель.
 Сегодня нужно было пройти до конца первый акт пьесы.
 Завтра – второй.
Послезавтра — третий…
И все это, не прекращая работ, в основном на раскопах под номерами один и два, поисков плиты небольшой группой специально отряженных для этого студентов.
И опять – репетиции, репетиции…
Молчацкий порой проявлял на них просто чудеса изобретательности. Так, когда Стас поинтересовался, а как же он будет доставать из огня – ведь костер-то будет настоящий – раскаленный кусок железа, тот сказал, что и это технически он устроит. Правда, добавил он, хоть это железо он и сделает бутафорским, Стасу все равно придется потерпеть. И может, немного обжечься. Но такова уж судьба артиста – искусство требует жертв!
Иногда на репетициях появлялся Владимир Всеволодович, и каждое его замечание, хоть и отнимало немало времени, но превращалось в настоящий праздник новых знаний и настоящих открытий.
Например, когда кто-нибудь кричал: «Ставьте сюда лавку!», академик останавливал его и спрашивал:
 — А вы что, вместе со всем домом, собственно, лавку переносить собираетесь?
 Встретив недоуменный взгляд, он объяснял, что лавка в русской избе всегда неподвижно укреплялась вдоль стены.
 Вокруг сразу собирались актеры, подбегали другие студенты, и Владимир Всеволодович начинал объяснять:
 — Иное дело скамейка! Вот у нее действительно есть ножки, и ее можно передвигать! А теперь их стали путать, и бывает, что герой какого-нибудь исторического, простите, бестселлера сев на лавку, встает со скамьи!
Студенты смеялись, Стас мотал это себе на приклеенный ус, а Владимир Всеволодович продолжал:
— Между прочим, по тому месту, которое определял хозяин пришедшему гостю, можно было определить, как он к нему относится. Если с пренебрежением – то вот тебе скамья, или, как теперь говорят, скамейка. Ну, а если с почтением, уважительно, то, пожалуйста, на лавку!
Та же судьба касалась ключей, замков, домашней утвари и особенно того, что осталось от воинского оружия…
Если же кто называл футляр для хранения стрел колчаном, то Владимир Всеволодович был просто в праведном гневе:
— Как вы можете, ставя драму о временах конца одиннадцатого века, употреблять татарское слово «колчан», которое, к тому же, вообще впервые появляется в письменных источниках 1589 года?! В древней Руси стрелы всегда носили в «туле»!
И тут начинался долгий разговор о самом луке, тетитиве, стрелах…
Оказывалось, что в древней Руси существовала даже такая мера длины, как «стрелище» или «перестрел».
— В том же одиннадцатом веке ее определяли по принципу «Яко муж дострелит»! – пояснял академик и на вопросы, какова же была дальность стрельбы, охотно отвечал: — Если говорить просто о дальности, то она достигала порой полукилометра, а то и больше. Что касается, стрельбы на поражение, то рекорд принадлежит английскому королю Генриху Восьмому – 220 метров. Рядовые же его подданные стреляли намного скромнее, чуть больше 90 метров. Зато на Востоке даже заурядные стрелки вели прицельную стрельбу на 150 метров.
— А мы? – ревниво принялись уточнять студенты.
Тут Владимир Всеволодович довольно усмехался и, словно спохватившись, отвечал:
— А разве я забыл сказать, что «перестрел», а это именно стрельба на поражение – равен 225 метрам!

 — То есть то, что у кого-то было рекордом, для нас являлось нормой? – дружно радовались студенты. — Знай наших!
— Да и сами луки наши русские мастера изготавливали не хуже, если не лучше, чем в других странах. В летописи 1444 года прямо говорится, что из-за великого мороза татары не могли воспользоваться своими луками. А наши же воины, как ни в чем не бывало, стреляли в своих врагов. И вообще, тетиву берегли, как зеницу ока. Натягивали ее только непосредственно перед боем, берегли от сырости, а во время сильного дождя даже речи не могло быть о стрельбе! Известен случай, причем, не один, когда войско терпело поражение из-за того, что тетивы размокали так, что невозможно становилось стрелять…
Когда же речь заходила о стрелах, то тут вообще академик мог говорить до вечера. О том, что они были самыми разными – и на рыцаря в броне, и на легковооруженного воина, и на его коня, а чтобы сразу определить, какая стрела нужна в данном случае, их оперение окрашивали в разный цвет…
— Или кто скажет мне, — вдруг сам, хитро улыбаясь, спрашивал Владимир Всеволодович: боевые топоры у нас были легче, чем обычные бытовые, или тяжелее?

 — Конечно тяжелее! – даже удивляясь наивности такого вопроса, рубил с плеча Ваня, и в ответ слышалось:
— А вот и нет! Боевые топорики были небольшими и легкими, даже летописец говорит о них: «топоры легки!» Это для лесоруба нужен тяжелый топор, чтобы удар был сокрушительной силы, а такой тяжелый топор дает противнику возможность увернуться и поразить тебя, скажем, копьем или саблей…
Тут беседа без перехода переходила на мечи, копья, палицы, кистени, которые во времена Мономаха были грозным боевым оружием, и лишь после стали непременным атрибутом разбойников-татей.
Наконец Молчацкий не выдерживал, хлопал в ладоши, объявляя конец антракта. Репетиции возобновлялись. Но… Владимир Всеволодович опять слышал какую-нибудь историческую неточность, и все начиналось сначала…
Особенно взволновался он, когда узнал, что Молчацкий хотел, чтобы князь и дружинники во время всей постановки появлялись на сцене в доспехах.
— Да вы понимаете, что это только в кино воины того времени везде и всюду ходят в кольчугах и латах! – горячо стал доказывать академик. — А на самом деле доспехи возили в обозах и надевали только непосредственно перед самим сражением. Бывали случаи, что неприятель благородно ожидал, когда его враг, так сказать, экипируется прямо у него на виду!
— Но, Владимир Всеволодович… ведь так же гораздо интереснее и колоритней, чем просто в портах и рубахах! – разве что не стонал, пытаясь доказать свое режиссер, но в ответ слышалось непреклонное:
— Нет, нет и нет! То, что вы предлагаете, это – вопиющее нарушение исторической правды!
Спор готов был зайти в тупик, но, к счастью, у Молчацкого  вовремя нашелся, как оказалось, неоспоримый аргумент.
— Ну, а если дружина такого князя, как Борис Давидович у ворот, и сам он  со своими людьми находится в городе? – спросил он.
— Это, в виде исключения, конечно, допустимо, — подумав, согласился, наконец, академик. – И даже, пожалуй, так оно и должно быть на самом деле! Ведь князь Борис хитрый враг, а уж если он рядом, то надо все время быть настороже!
К началу второй недели репетиций многие уже сроднились с пьесой, и, употребляя наряду с современными – древние слова, жили одновременно, сразу как бы в двух разных эпохах.
За приглашенных и давших согласие приехать на генеральную репетицию известных актеров, играл Молчацкий. Он,  все реже подделываясь под Станиславского,  останавливал студентов и кричал им: «Не верю!..» Благодаря его стараниям у всех все начало получаться. Кроме, казалось бы, тех, у кого не должно было быть никаких проблем – Людмилы и Стаса… Людмила старательно выполняла все, чего требовал от нее режиссер. Стас тоже соблюдал все мельчайшие исторические детали, научился искусно делать свой голос старше, но, как ни старался заботливо и нежно относиться к своей любимой невесте — ничего из этого у него не получалось.
Наконец, Молчацкий, не выдержав, остановил однажды репетицию, отозвал Стаса в сторонку и сказал:
— У вас с Людмилой две главные роли, а вы играете, простите, как… манекены! Запорем же весь спектакль! – Он помолчал и просительно посмотрел на Стаса: — Может… вернем на сцену Елену?
— Нет… — даже не думая, упрямо замотал тот головой. – Об этом не может быть даже речи!
— Ну тогда постарайся увидеть в Людмиле Гориславу! – попросил Молчацкий. — И у вас, поверь, сразу же все получится!
— Хорошо! – вздохнув, пообещал Стас и невольно покосился в сторону как всегда хлопотавшей на кухне Лены.
Виделись они теперь с ней только во время обеда. Ужин для паломников приносила ее мама или брат.
Ваня не раз пытался выяснить, в чем дело, начинал горячо защищать сестру, рассказывая, как она ждала его, как отвадила всех местных ухажеров, как целых пять дней бегала встречать поезд, прежде чем Стас дал сообщение о своем приезде…
Стас каждый раз отмалчивался или уводил разговор в сторону.
И у них с Леной оставались только недолгие мгновения, когда она во время обеда передавала ему миску с супом, которая каждый раз дрожала над столом, и неизвестно еще по чьей вине больше – ее или Стаса…
Сама Лена словно закаменела и ни с кем не общалась. Да и к ней стали относиться с какой-то прохладцей. Даже Юля и та, процедив однажды с презрением: «Святоша!», больше не подходила к ней. Да у нее особо и не было времени подходить. Новостей становилось все больше – Владимир Всеволодович обзванивал, приглашая все новые коллективы, из многих городов уже сами звонили желающие приехать на юбилей, а надо же было узнать все!
Так пролетела одна неделя… замелькала вторая…
И все это продолжалось до тех пор, пока не случился маленький казус, имевший такие большие последствия, что Владимир Всеволодович слег в медпункт, а студенты все, как один, отправились на поиски плиты.
2
Стас растерянно взглянул на академика и ужаснулся…
Произошло это так.
Сделав в райцентре копию плиты такой, что издалека ее невозможно было отличить от настоящей – даже все выщерблины были на месте, Молчацкий установил ее на прежнем месте и куда-то ушел по своим делам.
Кто-то из студентов, увидев плиту, ахнул «Мозаика нашлась!», оказавшаяся поблизости Юля моментально разнесла эту весть по всем участку. И тут раздались такие громкие крики, что, услышав их, Владимир Всеволодович тут же выбежал из своей палатки, а завхоз, наоборот, нырнул в свою. Но если завхоз вышел с явно облегченным лицом оттого, что у него ничего не пропало, то академик, подойдя к плите, всмотрелся в нее, схватился за сердце и стал медленно оседать на землю. Хорошо, что рядом были поддержавшие его студенты, и быстро приехала вызванная по мобильному телефону машина скорой помощи.
Ложиться в больницу накануне юбилея Владимир Всеволодович наотрез отказался и согласился лечь, и то на денек, в медпункт. Сопровождать его вместе с врачом, на правах сына известного кардиолога, поехал и Стас.
В медпункте Владимиру Всеволодовичу сделали укол, и ему сразу стало немного полегче. Сунувшегося было в палату с извинениями Молчацкого медсестра выставила вон, чтобы еще раз не потревожить больного, а сама ушла готовить капельницу. Один он оставаться не захотел, и поэтому попросил Стаса посидеть с ним.
Они поговорили о том, о сем, что не касалось волнующего и тревожного, и, наконец, Стас, вдруг вспомнив, сказал:
— А, между прочим, вы лежите на том же самом месте, на котором отец Тихон лежал!
— Да? — как будто даже обрадовался Владимир Всеволодович. – То-то я смотрю, как-то легко и спокойно на этой койке, и мне становится все легче и легче!
Вошедшая медсестра поставила капельницу, попросила Стаса сообщить ей, когда будет заканчиваться раствор, и когда они опять остались одни, академик неожиданно сказал:
— Ну, а теперь говори, что ты там хотел мне сказать о своих учебных планах?
Стас испуганно посмотрел на больного: ведь то, что он собирался сказать, могло расстроить его куда больше, чем появление ни в чем не виноватого Молчацкого. И он, показывая глазами на капельницу, осторожно ответил словами самого же Владимира Всеволодовича:
— Да стоит ли сейчас об этом сейчас? Сами видите – не время и не место для этого!
— Почему? – удивился тот. – Долго залеживаться я здесь не собираюсь. Перед юбилеем и во время него, нам уже будет не до разговоров. Так что — самое время и самое место! Вопрос-то, как я понимаю, серьезный?
— Да… — опустив голову, прошептал Стас.
— Ну тогда не тяни, говори, пока не закончилась эта клепсидра! – кивнул он на пузырек, называя его словно водяные часы в античности.   

— Хорошо…
 Стараясь, сделать это как можно осторожнее и тактичней Стас рассказал все, что уже поведал Ване с Леной и с виноватым видом: «повинную голову и меч не сечет», выдохнул:
   — Вот…
   — Да, действительно неожиданное и очень серьезное решение! – внимательно выслушав, согласился Владимир Всеволодович и закрыл глаза.
   Стас растерянно взглянул на него и ужаснулся: неужели это действительно его так огорчило, что… Он уже собирался помчаться к медсестре, но, снова посмотрев на больного, не поверил своим глазам.
    Владимир Всеволодович улыбался! И, как ни странно, глядя на него с пониманием и – сомнений не было – полным одобрением!
    — Хорошее дело ты задумал! – с каким-то особенно глубоким чувством, произнес он. – Важное. Но и – трудное! Я сам в свое время мечтал об этом. И Вася… отец Тихон, — поправился он, погладив край койки, — тоже… Но, к сожалению, у меня таланта на это не хватило, а у него – времени… Надеюсь, ты сделаешь то, что не удалось нам. А я со своей стороны всячески буду содействовать тебе в этом! И не улыбайся ты, словно князь, получивший желанный удел! — остановил он просиявшего Стаса. — Я же ведь не только в деле получения необходимых для этого исторических знаний помогать тебе буду, но и критикой, причем, самой суровой!
    Когда пузырек-«клепсидра» закончилась, медсестра сказала Стасу, что больному нужно теперь поспать,  и у входной двери, на его вопрос, что ему сказать студентам о состоянии Владимира Всеволодовича, ответила:
  — Приступ миновал. Ему бы сейчас, конечно, положительных эмоций побольше! Но… откуда их взять, пока не нашлась настоящая ваша плита?!
   3
     Людмила оглянулась и увидела сидевшего позади на земле Стаса…
    Узнав от Стаса о последних словах медсестры, студенты все, как один, направились к оставшемуся за старшего Валентина и потребовали немедленно предоставить им выходной день.
   — Зачем? – удивился тот. – Погода сегодня явно не для купания. Скорее, сгорите все, чем загорите! К тому же по области передавали, что со дня на день ожидается штормовое предупреждение. Не лучше порадовать Владимира Всеволодовича какой-нибудь новой удачной находкой?
   — Да что может быть лучше плиты, которая пока еще явно где-то поблизости? – удивился Стас, и студенты принялись дружно скандировать:
   — Мы требуем выходной!
   — Вы-ход-ной!
   — Вы-ход-ной!
   — Хорошо, наследники Емельяна Пугачева, потомки Степана Разина, последователи Ивана Болотникова и прочих бунтарей, берите! – сдаваясь, поднял руки Валентин и попросил: — Но с условием, что честно скажете, что вы надумали? Все-таки я в ответе за вас!
   — Мы хотим посвятить весь этот день поискам нашей плиты! – послышались в ответ голоса.
   — В деревне уже все дома и сараи обыскали – нигде нет!
   — Надо искать в лесу!
   — Отец говорил, что видел там свежие следы внедорожника! – подтвердил Ваня.
   — Ладно, давайте поищем! Так бы сразу и сказали… – даже слегка обидевшись, охотно согласился Валентин, но предупредил: — Только надо разбиться на группы по три человека, чтобы не потеряться в лесу и еще больше не огорчить Владимира Всеволодовича!
     Не желая терять ни минуты, студенты сразу принялись разбиваться по трое.
     Стас, естественно, подошел к Ване. Они огляделись в поисках подходящего третьего, и тут перед ними возникла Людмила.
     — Возьмите меня! – попросила она и, виновато улыбаясь, пояснила свою просьбу: – Нам со Стасом надо привыкать друг к другу, чтобы естественней играть на сцене мужа с женой!
     Против этого трудно было что-нибудь возразить. Стас молча пожал плечами, а Ваня буркнул:
     — Только сапоги резиновые обуй!
     — Зачем? – удивилась Людмила, показывая свои легкие, красивые кроссовки. – В них же удобнее!
     — В лесу змей полно! – объяснил Ваня. – А в это аномальное лето, газеты пишут, что у них какой-то особенно злой, чуть ли не смертельный яд! Так что делай, что тебе говорят, и догоняй нас!
     Они со Стасом перепрыгнули через канаты и направились по дороге.
     Людмила растерянно посмотрела им вслед и махнула рукой:
     — А! Змей бояться в лес не ходить!
     И побежала за парнями, то ли боясь, что отстав, уже не найдет их в лесу, но, скорее всего ей просто хотелось выглядеть перед Стасом нарядно, а не в каких-то нелепых деревенских сапогах…
     Она догнала быстро идущих друзей и пошла с ними наравне легким пружинистым шагом. Ваня, посмотрев на нее, хмыкнул, но ничего не сказал.
      Стас вообще не обратил внимания на Людмилу, тем более что сразу за селом они сошли на тропинку, ведущую через поле, к темной полоске леса.
      Сам лес начался с высокой густой травы. Дальше шел кустарник и редкие высокие деревья.
      Ваня уверенно вел за собой Стаса и Людмилу одному ему известными тропками, через папоротник, через канавы, все более и более частые деревья и, наконец, выйдя на опушку, где проходила старая заброшенная дорога, сказал:
     — Вот эти следы…
    — И где же ее тут искать? – беспомощно огляделась вокруг Людмила.
      Стас тоже посмотрел направо, налево: да разве, и правда, здесь можно что-то найти?
      И только Ваня привычно нырнул в чащобу, побыл, словно на реке под водой, минуту-другую и вышел с беспомощно разведенными руками:
      — Нет, они наверняка дальше проехали. А тут со времен войны точно никого не было…
      — Со времен войны?! — удивленно уставилась на него Людмила.
      — Не веришь, сама посмотри!
      — А что, и посмотрю!
      Девушка вызывающе вскинула голову и так решительно ринулась через кустарник, и лесную чащу, что Ваня и Стас едва успевали за ней.
      — Правее, левее! — только и успевал подсказывать ей Ваня. – Так держать!
     — Есть так держать! – тоном молодцеватого моряка отозвалась Людмила и вдруг в растерянности остановилась:
     — Ой, что это?…
     Стас догнал ее и увидел старый, полу обрушившийся блиндаж. Рядом с ним валялись ржавые гильзы от снарядов. Чернел искореженный котелок… Лежала пробитая прямо там, где должна была прикрывать лоб, наша, русская каска… Через отверстие густо пробивалась трава…
    — Здесь был один из штабных пунктов нашей дивизии, сосредотачивавшейся в этом лесу в конце октября сорок третьего года для крупного наступления! – кивнув на блиндаж, объяснил Ваня. – Там дальше – КП. Но вместо него – братская могила. Прямое попадание авиабомбы. Ну, а еще дальше, где шли уже сами бои, лучше вообще не ходить. Там было такое яростное сражение, что, как мне кажется, они полностью истребили друг друга…
   — Да, это уже вам не просто ошеломить… — покачала головой Людмила. – Прав был Владимир Всеволодович, когда говорил, что наши времена по своей жестокости и падению нравов не идут ни в какое сравнение со временем наших предков.
   — А ведь солдатам, что до сих пор лежат там, было немногим больше, чем сейчас нам! – заметил Ваня, и Стас, словно близкое эхо, отозвался: — А воевавшим во времена Владимира Мономаха – еще и меньше!
  — Ну что, все-таки попробуем поискать здесь? – предложила Людмила.
   Они разошлись в разные стороны и, держась в нескольких десятках шагов друг от друга, принялись осматривать давно уже не видевшую человека лесную землю. Ваня уже собрался предложить пройти дальше, куда наверняка проехал внедорожник, как вдруг раздался болезненный вскрик Людмилы:
    — Ой!
    — Что случилось?! – в один голос встревоженно крикнули Стас с Ваней и услышали:
    — Меня что-то укусило!
    — Этого нам еще только не хватало…
     Ваня, перепрыгивая через сваленные деревья и канавы, бросился к растерянно стоявшей около трухлявого пня девушке и увидел узкий черный ручеек, струящийся от нее вдаль, к густой траве.
      — Гадюка!… — с отвращением прошептал он и крикнул: — А ну давай, показывай ногу!
    Людмила, сев, послушно приподняла штанину брюк и приспустила носок.
     — Так и есть… — внимательно изучив следы укуса, с досадой проговорил Ваня. – Ее укус. Говорил же тебе — резиновые сапоги обуй!
     Людмила с ужасом посмотрела на него:
     — Ой, мальчики… Что же теперь со мной будет?!
     — Во-первых, не паникуй! А во-вторых…
      Он достал из кармана зажигалку, высек язычок пламени и поднес его к ноге Людмилы.
      — Что ты собираешься делать? – воскликнула та, отдергивая ногу.
      — Как что? Прижечь, пока не поздно!
       — И изуродовать ногу?!
       — Сам дурак, среди дураков живу, но такой дуры еще не видел! — забормотал Ваня. – Ведь подохнешь же!
      — Да уж лучше умереть, чем потом всю жизнь ходить с изуродованной ногой! – возмутилась девушка и дунула на зажигалку, гася огонек.
      — Поговори мне еще!
      Ваня снова чиркнул кремнем, но Стас неожиданно остановил его.
      — Отойди! – велел он и, опустившись перед Людмилой на колени, приказал:
      — Давай сюда свою ногу!
     — А ты мне ее  поджигать не будешь? – всхлипнула та.
    — Нет, как сын врача, я знаю более гуманные методы оказания первой помощи при укусах ядовитых змей.
    — Ну тогда на…
      Людмила вытянула ногу, Стас потянулся к ней лицом, и Ваня дернул его за плечо:
      — Что ты собираешься делать?
      — Что-что… Высосать как можно быстрее этот яд! — оглянувшись, ответил ему Стас и усмехнулся: — Ничего, мне можно! Все-таки как-никак «жена»…
      Он припал губами к ноге Людмилы и, не зная, как это толком делается, принялся изо всех сил высасывать из ранки кровь.
      — Выплевывай чаще! – посоветовал ему Ваня, но Стас только отмахнулся, не учи, мол, ученого.
      Потом он и правда делал все так, как сказал друг, с каждым разом все чаще и чаще выплевывая отравленную кровь и, наконец, откинувшись, обессиленно заявил:
    — Все! А то так и до костного мозга дойти можно!
     Спасибо, Стасик… — чуть слышно прошептала Людмила.
      — «Спасибом»  не отделаешься, человек, можно сказать, жизнью своей ради тебя рисковал! – оборвал ее Ваня и заботливо спросил друга:
    — Всю выплюнул?
   — Если бы… — поморщившись, признался ему Стас. – Первый, как назло самый большой  глоток, когда тебе отвечал, проглотил… случайно…
   — Что?! — с ужасом посмотрел на него Ваня. — Ты хоть сам понимаешь, что сказал?

— Да будем надеяться, что обойдется…
— Какое надеяться?! Скорее домой!!!
   Ваня зашагал впереди, задавая самый быстрый темп хода, и все равно постоянно оборачивался и торопил  

Стаса, который шел под руку, помогая прихрамывающей Людмиле.

            — Стас… — вдруг окликнула парня девушка.

            — Ну чего еще? – проворчал тот.

            — Я должна признаться тебе…

            — Тоже нашла время…

            — Я не в любви. А скорее, наоборот…

— У тебя бред, что ли?

— Какой там бред! Если бы не ты, может, и бредила уже. И ничего бы тебе не сказала. А впрочем, нет, все равно бы призналась! Не сегодня, так завтра!

            Она помолчала несколько шагов и, словно выдавливая из себя каждое слово, проговорила:

            — Ты… на Ленку зря плохо подумал… Она ни в чем перед тобой не виновата! – и, не давая Стасу сказать ни слова, продолжила: — Это все мы с Александром подстроили. Пока выкупались, я надела ее кофточку, и мы попросили какого-то парня сфотографироватьнас, будто мы – то есть Ленка и Шурка – целуемся. Ну, а дальше все для Александра было уже делом техники! Ну чего ты молчишь? Зачем еще помогаешь мне? Брось меня!

            Стас повернул к ней бледное лицо. Казалось, у него уже не было сил радоваться такой  прекрасной новости. И сказал:

            — Знаешь… во время карфагенской войны один римский консул вернул… подвергая смертельной опасности, весь свой флот, чтобы спасти задержавшегося на берегу легионера. Взял его на борт корабля… а потом приказал повесить на мачте за нарушение дисциплины. Так и я… Доведу до безопасного места, а там убью!

Людмила вырвала свою руку и пошла, говоря, то с самой собой, то со Стасом:

            — И убей! И правильно сделаешь! Я еще и не того заслуживаю. И роль Гиты Лене, пожалуйста, обязательно верни! Обещаешь?

            Не услышав ответа, девушка подняла голову и вдруг увидела, что идет уже одна. Она оглянулась и увидела сидевшего позади на земле Стаса.

            — Стас! Стасик! Что с тобой?! бросилась к нему она и закричала: — Ваня – ему плохо!

            Ваня в несколько шагов добежал до друга и обеспокоенно уточнил::

            — Что с тобой?

            — Не могу больше… — прошептал Стас. – Знобит. Живот болит… И мутит, будто отравы наелся…

  Лицо его было бледным, на лбу показались и стали набухать прямо на глазах капли холодного пота.

            Ваня подставил ему плечо и, подбадривая, заторопил:

            — Ничего-ничего! Идем, дорогой, идем, милый! Надо как можно скорей выйти на дорогу! А там нас до медпункта мигом подбросят…

Стас, с трудом перебирая ногами, послушно пошел рядом, но с каждым шагом он шел все медленнее, медленнее и, наконец, тяжело опустился на траву.

            — Все больше не могу…

            Ваня склонился над ним, вытер платком с лица пот, захотел послушать, как бьется его сердце, и вдруг с ужасом почувствовал, что по всему телу друга пробегают судороги…

            — Ничего, Стасик, все обойдется! Все будет хорошо, слышишь меня? – умоляюще закричал он.

            Стас не отозвался…

            Тогда Ваня взвалил его на спину и понес на спине.

            Вслед за ним, всхлипывая и размазывая по щекам грязные слезы, брела хромающая Людмила…https://royallib.com/read/sanin_evgeniy/mi___do_nas.html#280660