Наконец-то на доске объявлений было вывешено сообщение о том, что все сотрудники нашего института и их иждивенцы могут получить в овощехранилище номер шесть картошку. Ниже висел список сотрудников с указанием выделенного количества. С замиранием сердца я искала свою фамилию. Вот она! Боже мой, нам с мамой дадут семьдесят килограммов! После того голода, который мы испытали здесь, в эвакуации, это же целое богатство!
Весь вечер мы с ней рассуждали о том, куда сложим картошку и по скольку будем есть, чтобы хватило подольше. Спать мы легли голодные, но счастливые.
На следующий день нас всех освободили от работы, и мы отправились за пять километров в овощехранилище.
Перед тем, как мне выйти из дома, наш сосед сказал:
— Не представляю себе, Варя, как вы дотащите свою картошку. — Он иронически оглядел мою тощую фигуру, облаченную в спортивные брюки и старый жакет. На ногах у меня были самодельные теплые башмаки-«ватники», на голове — берет. — И санки у вас какие-то детские, и сил, видно, никаких. Наняли бы кого-нибудь помочь. Я рассмеялась:
— Василий Кузьмич, денег у меня только на хлеб, а получка не скоро.
— Эх вы, эвакуированные, ничего вы, по сравнению с нами, сибиряками, не стоите! Для нас Сибирь — мать, а для вас — мачеха. Не довезти вам картошку, прямо говорю, к тому же мороз, а снега почти нет — санки скользить не будут.
— Как-нибудь, — не сдавалась я.
Мама слушала наш разговор и тревожно смотрела на меня.
— Деточка, не езди, прошу тебя!
— Что ты, мамочка, мы без этой картошки пропадем, нам ведь не на что купить. — И, весело помахав ей рукой в ватной варежке, я ушла.
Стоял октябрь 1942 года. Мороз пощипывал меня, но не сильно. Я бодро шла с группой наших сотрудников, которых еще мало знала, так как недавно поступила младшим научным сотрудником в этот институт. Большинство идущих были очень тепло одеты и везли большие санки, в основном преобладали мужчины.
В овощехранилище мне быстро насыпали картошки в мой огромный мешок, сделанный из льняной простыни, но я осталась стоять с ним в проходе между закромами, не имея сил сдвинуть его с места. Мимо сновали люди, я всем мешала, меня толкали, бранили, а я лишь топталась на месте и просила помочь.
Наконец кто-то подхватил мешок за один край, я — за другой, и мы вытащили его наружу. Кажется, эти же руки помогли положить его на санки. Привязав мешок, я надела себе на плечи веревки от саней, понатужилась, что было силы, дернула и… очутилась на земле. Сзади раздался смех. Смеялась заведующая отделом, в котором я работала.
Я не сразу сообразила, что веревка оборвалась и потому я упала. Потерев ушибленные колени, я связала веревку и впряглась снова. Кто-то подтолкнул санки, и я поехала, но через несколько метров остановилась: полоса снега и льда окончилась, началась голая земля, и санки не шли.
Одни за другими мимо меня проходили люди со своими санями. Они впрягались по двое или по трое, сзади кто — нибудь подталкивал, и сани двигались быстро.
Я со страшной натугой тащила свои по рыжей мерзлой земле. Но вот — ледок со снегом, стало легче, только ненадолго: веревка обрывается, и я снова падаю.
Тащу санки уже сколько времени, а дороге нет конца… До города далеко… Еще надо по льду переезжать реку, а потом начнется самое трудное — крутой подъем: город стоит на горе. Как я доберусь до дома, сил совсем уже нет…
Меня нагоняют двое мужчин в меховых куртках, высоких фетровых сапогах. На спортивных санках у них уложен один большой мешок. Они курят и везут легко, без
всякого напряжения. Слышу, как один говорит:
— Боже мой, до чего же она жалкая!
— И смешная, — брезгливо добавляет второй. Они быстро скрываются из моих глаз.
Еще нагоняют меня санки, их везет целая семья.
Неужели все проехали? Оглядываюсь назад — да, больше на дороге никого нет. А мороз все крепче, вот тебе и октябрь! Тру руки, надеваю на плечо веревку, тяну несколько метров и останавливаюсь: лед окончился, и передо мной — голая дорога. Что делать?! — Мученик Трифон, ты меня никогда не оставлял, помоги и сейчас! Не знаю как, но помоги довезти картошку.
Никого нет, и я кричу мученику во весь голос.
Тишина кругом… С одной стороны дороги — замерзшая река, с другой — какие-то бугры, поросшие кустарником.
Лежу на мешке, молюсь и плачу. Потом встаю на ноги и берусь за веревку. На сердце — отчаяние. Делаю шаг, другой и чувствую на себе чей-то взгляд.
Смотрю по сторонам: высунув голову из-за бугорка, на меня пристально смотрит диковатого вида человек. Сердце мое замирает, а человек, тепло одетый, раскосый, встает
во весь рост и подходит ко мне.
— Мученик Трифон, спаси, — только и успеваю прошептать я.
— Помочь нада? — гортанным голосом спрашивает он.
— Да, — растерянно отвечаю я.
— Эта можно. А что дашь?
Я развожу руками:
— У меня же здесь ничего нет.
— А дома?
— Дома тоже, — начинаю я и сейчас же вспоминаю, что вчера неожиданно для себя нашла в пустом шкафу четвертушку водки.
— Дома есть водка.
— Эта хорошо. Сколько?
— Четвертушка.
Человек кивает головой, взваливает на плечо мешок и идет, но не по дороге, а к бугорку, откуда выглядывал.
— Куда же вы? — кричу я в ужасе.
— Не бойся, там у меня лошадки, на лошадках поедем. И правда, за бугром стоят сани, запряженные парой лошадей.
Он сбрасывает на сани мешок, усаживает меня, покрывает мои ноги кошмой, садится рядом, и мы быстро едем по дороге. Все происходит с такой кинематографической быстротой, что я не успеваю осознать случившееся.
Въехав в город, я вижу маму, которая стоит на улице в очереди за хлебом. Увидев меня в санях рядом с косоглазым возницей, она от удивления роняет сумку.
Дома косоглазый вносит мешок в комнату и протягивает руку:
— Водка где?
Я достаю бутылку. Открыв пробку, он делает глоток и, зажмурив глаза, говорит:
— Настоящая.
Когда запыхавшаяся мама возвращается из очереди, свежесваренная картошка уже стоит на столе. Мы радостно целуемся.
— Слава Богу, не умрем от голода, — говорит мама. — Но кто же тебе помог?
— Мученик Трифон.
ИСТОЧНИК: http://derzhavnaya.info/Knigi/izdat_nashego_xpama/L.S.%20Zaparina.%20Nepridumannye_rasskazy%20(3%20izd.).pdf