В центре Москвы живёт и работает удивительный человек — скульптор Пётр Степанович Добаев. Если бы он был обычным ваятелем, я бы не удивился: у нас таких много. Но дело в том, что Пётр – православный скульптор, он лепит преподобных, блаженных, святителей, и старается им подражать. А таких мастеров очень мало. Но именно они и  дают надежду на духовное возрождение России.
Сами понимаете, что православный человек не может использовать для обогащения своё искусство, Богом данное. В мастерской с обшарпанными стенами,  которые как бы оттеняют великолепные скульптуры, Пётр ведёт аскетический образ жизни, наполненной великими трудами и невыразимой радостью божественного творчества.
Он обрадовался подаркам «Русской берёзы» — натуральным и вкусным продуктам питания. Они оказались  кстати – дополнили душевную беседу. И наступил праздник: за горячим чаем с монастырским мёдом, мы стали беседовать о самом главном – великом, светлом и вечном. 

— Пётр дорогой, ты умудрился в тридцать три года стать зрелым православным скульптором. Это просто поразительно. Ведь Православие – наука всех наук, искусство всех искусств. А ты в столь молодые годы уже взошёл на вершину православного  монументализма. Я, например, сначала стал мастером в журналистике, а потом уже, после сорока лет, пришёл к Православию. До этого был и безбожником, и язычником, и образцово-показательным комсомольцем… Мои друзья проделали такой же путь в журналистике, других искусствах и науках. Как же ты, вдвое моложе, оказался впереди нас?

— Наверное, потому, что шёл прямым путём, а не окольным. Просто время было такое: рухнула советская власть, прекратились гонения на религию, начали восстанавливать церкви. И в 1992-м году я пришёл в храм.

— Как пришёл?

— А меня друг позвал: «Пошли, в храм сходим». Был Великий пост, первый день канона Андрея Критского. Поехали в село Махра Сергиев-Посадского района Подмосковья. Там храм Рождества Богородицы только начал восстанавливаться, внутри мороз, колотун – а на душе тепло. Настоятель храма отец Василий Кислянко, душевный человек, взял меня в алтарь. И десять лет  прослужил я в храме алтарником .

— Значит, ты пришёл в храм в двенадцать лет. Наверное, твои родители были воцерковлёнными?

— Тогда не были. Но с нами жила моя бабушка, Татьяна Семёновна, необразованная, но очень верующая. Её муж пропал без вести на войне. Она всю жизнь его ждала. К ней пытались свататься, но она осталась ему верной. Всю оставшуюся жизнь жила без мужа, с дочерями. Бабушка Таня очень ненавязчиво привела меня к вере.
Вы знаете, момент какой: когда человек пытается тебе что-то навязывать, тогда ты начинаешь его отвергать. А у бабушки всё было просто: она сидела сама с собой  и молилась. Перед едой помолилась, перекрестилась, перед сном тоже. Мы, молодые, вроде бы внимания на неё не обращали. Но когда я в храм пришёл, начал воспринимать бабушку по-другому.
После её кончины моя мама (Анна Трофимовна) стала посещать все воскресные и праздничные службы.

— А как ты нашёл своё призвание?

— Когда умерла бабушка, я окончил  Богородское художественно-промышленное училище. В нём я учился на игрушечника, мастера резьбы по дереву. Есть такой народный промысел –«Богородская игрушка». Помните: деревянные медведь и мужик, которые бьют молотами по наковальне, когда их дёргаешь за планочки, и подобные игрушки. Французский скульптор Огюст Роден, увидев «Кузнецов», сказал, что гениален народ, который мог придумать такую игрушку.
Во время учёбы я всегда занимался дополнительно творческим поиском новых композиций, участвовал в различных выставках . Этот отрезок моей жизни завершился вступлением в Союз Художников России. А в 2003 году я поступил в Строгановку (Московскую государственную художественно-промышленную академию).

— Как это ты сподобился?

— Друг мне сказал: «Что ты ерундой занимаешься, так и хочешь что ли быть деревяшечником?» И я решился идти  в Строгановку.
Моё поступление было настоящим чудом. Когда надо было документы подавать, меня радикулит прихватил. Я с кровати вообще встать не мог. А в последний день собрал все силы и волю и в полусогнутом состоянии отправился до самого института, потому что знал: если я сяду, то уже не встану. Когда приполз в приёмную комиссию, оказалось, что у меня не хватает многих документов: вместо четырёх фотографий было две, вместо диплома о среднетехническом образовании была ксерокопия, медсправки не было, чего-то не было ещё. Но документы приняли. Сказали, что остальные принесёшь, когда начнёшь сдавать экзамены.

— Милосердно отнеслись?

— Понимающе. Наверное, опытные люди чувствуют человека, со стороны его хорошо видно. Я успешно сдал все документы и экзамены. Не знаю, правда,  как сочинение написал: сто лет уже этого не делал. Но по конкурсу я прошёл. На отделение монументальной и декоративной скульптуры. Наверное, моё поступление было промыслительно.

— Небесные покровители вели к православной скульптуре?

— Я об этом не думал, всё шло само, делал то, что нравится и к чему тянулся мой внутренний мир. И вообще не люблю думать о философских проблемах. Я просто работаю.

— Ты думаешь руками?

— За меня думают. Моё дело уйти в это рабочее состояние, и в нём весь процесс идёт. Когда делаешь графические эскизы, ещё от ума идёшь. А когда уже переходишь к скульптурным эскизам, там всё по ощущениям. Не знаю, как это у меня получается, но, похоже, что творчество идёт на подсознательном уровне, Господь как-то открывает эти тонкие грани.

— Бывает такое ощущение, что ты не сам творишь, а тобою управляют? Потом смотришь и удивляешься: сам никогда не смог бы такое создать?

— Бывает. Ночью работаешь, в глазах песок, сил нет никаких, потом просыпаешься, думаешь: что я там налепил? Но глядишь на скульптуру – ничего себе, даже что-то есть …

— Лепота?

— Не знаю. Но каким-то образом всё находится само собой. Конечно, включаешь свой профессиональный опыт, но творчество выходит далеко за его рамки, идёт совсем по-другому, по-своему, за него главное зацепиться,
ощутить.

— Как ты стал работать в православной тематике?

— Так я изначально был в ней. Ведь богородская игрушка – это исконный русский православный промысел. В селе Богородское был храм Рождества Богородицы. И деревянные игрушки там стали делать так, чтобы они воспитывали детей. Но добрая традиция сохранилась.
Да и промысел напрямую связан с деревом, а дерево — оно тёплое. Оно к человеку ближе. Когда с деревом работаешь, оно как бы вбирает в себя тепло твоих рук и передаёт его другим людям. Тем более, если вещь маленькая, она вся у тебя в руках, ты её просто всю напитываешь своим теплом.

— А богородская игрушка – тёплая?

— Конечно, потому она и игрушка.

— Почему же ты скульптором стал, а не игрушечником?

— Игрушка – она игрушка. Она не имеет глубинности скульптуры, не имеет монументального значения. Игрушка может быть красиво сделана, вкусно, здорово, но она не несёт в себе мощного  энергетического потенциала, который имеет скульптура. Воздействие игрушки на людей другое – умилительное: «Ой, какая хорошенькая».
Игрушкой забавляются в кругу семьи.
Игрушечник передаёт ощущение государства на бытовом уровне. А скульптор в монументальном искусстве решает государственные задачи. Это государственный человек.

— Какие задачи он решает?

— Воспитательные, просветительские, глобальные — любви к природе, к людям, к Родине, к Богу. Скульптура, если можно так выразиться, искусство не колхозного, деревенского плана. Она всё-таки несёт в себе зачатки империи. Она выражает это ощущение на более высоком, монументальном, знаковом уровне. Это благородное  искусство.

— Что ты пропагандируешь в своих православных памятниках?

— Вот конкретный пример. У нас в Строгановке было задание – сделать проект конного памятника для площади. У меня родилась идея памятника герою Куликовской битвы святому преподобномученику Александру Пересвету. И я сделал фрагмент – оплечный образ Пересвета в натуральную величину предполагаемого памятника. Стал думать, как дальше развивать эту тему. И сделал также оплечный образ другого героя Андрея  Осляби.

— У тебя Александр и Андрей очень похожи друг на друга, как родные братья. Я могу их различить только по длине бороды: у Осляби она покороче.

— Дело не в бородах. Мои герои, в принципе, похожи – они духовные братья  из одной обители. У них похожие боевые подвиги до монастырской жизни. Они из боярских родов, так сказать, аристократы. Хотя в то время  аристократов не было.

— Они были аристократами духа.

— Во, правильно. И разница между ними в скульптуре не внешняя (с копьём или мечём, борода метлой или колечками), а психологическая. Пересвет находится в состоянии углублённой молитвы, свою жизнь он передал в руки Богу: «Господи, на всё воля Твоя». Он знает, что с ним будет. Он стоит перед своей последней битвой, отдаёт себя на заклание.
А Ослябя по-другому смотрит на это всё.  По его взгляду видно, что он как бы прощается со своим братом. То есть провожает его в последний бой.
Так что вот такие моменты. Кажется, всё похоже, а чуть-чуть изменил, и получается другое состояние. Одной и той же схемой можно передать много разных состояний.

— Получается, что Ослябя скорбит о предстоящей гибели своего брата во Христе?

— Да, он чувствует, что его брат погибнет. Это момент тонкий, малозаметный.

— В общем, ты различаешь состояния этих братьев, которые мне кажутся похожими, как близнецы.  А если вглядеться, то  они и вправду разные. Пересвет более отрешённый, не от мира сего. Его душа уже устремилась в вышний мир, хотя ещё не рассталась с телом. А Ослябя ещё привязан к земле, он скорбит о предстоящей смерти брата во Христе, хотя надо бы радоваться о спасении его души. Но тоже готов пожертвовать жизнью за веру и Отечество.
Ещё в большей степени это восхождение от земных привязанностей к небесному бесстрастию, от скорби к блаженству выражено в другой твоей скульптуре – святого Блаженного Василия. Расскажи, пожалуйста, как ты его создавал.

— Это моя дипломная работа в Строгановке. Готовясь к ней, я три месяца ходил и, казалось бы, ничего не делал. Философствовал, созерцал, размышлял. Но в какой-то момент я вдруг ощутил этого подвижника. И он  без каких-то особых усилий  перешёл в объём. Хотя, можно сказать, я как бы ещё и прожил его жизнь.

— Я сравниваю «Мыслителя» Родена с твоим Блаженным Василием. Там – суровый тип, который занят своими внутренними проблемами, ему нет дела до окружающих. А здесь – просветлённый человек, созерцающий высший мир, он молит Бога о нас.
У тебя Блаженный Василий совсем не такой, как нам его представляли: не  оборванец, сидящий на снегу на картине Сурикова «Боярыня Морозова», или стонущий в опере Мусоргского «Борис Годунов» («Обидели юродивого, отняли копеечку»). У твоего блаженного огромный лоб а тело, истончённое постом, — это мудрец, знающий, как устроен мир, общающийся с ангелами, предстоящий перед Богом. Твой просветлённый «мыслитель» нравится мне гораздо больше, чем мрачный роденовский атлет с приплюснутым лбом… Как ты сподобился увидеть это и воплотить?

— Вы знаете, иногда у художника бывает такое: работал-работал, думал об одном – а сказал  совершенно другое. Я даже не задумывался о параллели с «Мыслителем» Родена. Просто хотел показать блаженного как человека, который отрёкся от мира, сделать его икону в объёме. А такая икона отличается от написанной на доске. Это совсем другое пространство, другое ощущение.
Василий Блаженный — это не жалкий несчастный человечек который терпел лишения. Он не слабак, слабак такой подвиг на себя не возьмёт. Он на это шёл по своей воле, осознанно сделал свой выбор. Он независим, он свободен.
Но моя задача – не просто сделать памятник какого-то святого, а организовать вокруг этой скульптуры сакральное пространство, которое будет  воздействовать на зрителя.

— Это не мебель какую-то поставить, а в саму скульптуру вложить нечто такое, что будет изменять окружающее пространство?

— Сакральное пространство – это не стулья и не подсвечники, это некая дистанция во взаимоотношениях человека и святого, изображённого в скульптуре. Получилось, что Василий Блаженный… как сказать-то, не знаю.

— Давай я скажу. Мне хочется подражать твоему блаженному. Мы, лысые интеллигенты, решаем мировые проблемы, плутая во тьме греховной, — а такого состояния, просветлённого, восторженного, такой обращённости к Богу, как у твоего мудреца, у нас нет. Но очень хочется подняться до такого состояния.  

— Недавно я прочитал книгу Натальи Ростовой «Человек обратной перспективы». Известно, что в православных иконах есть обратная перспектива: линии не сходятся, а расходятся на горизонте. А человек обратной перспективы – это «живая икона в объёме», то есть святой, вокруг которого пространство организуется как на иконе. Таким был Василий Блаженный: он телом пребывал на земле, а духом был на небе, то есть в вечности и бесконечности, откуда видно прошлое, настоящее и будущее всего мира.

— Сидя на пиру с Царём в Москве, Блаженный Василий в то же время тушил пожар в Нижнем Новгороде, о чём потом рассказали очевидцы. Он смело говорил Ивану Грозному, что тот на недавнем богослужении стоял в храме, а мыслями был в своём дворце. А вот Василий в то время духом был в храме, хотя тело находилось далеко от него.

— Прочитав книгу Натальи Ростовой через три года после того, как изваял святого, я понял, что  как, сам того не ведая, попал своей скульптурой в обратную перспективу. Василий Блаженный как бы передаёт своё пространство зрителям: его лик отражает небо, и мы видим это отражение. Получается момент такой переходный: человек как бы уходит в небо, и небо опускается на  человека.

— Это ещё больше чувствуется, когда смотришь на твою скульптуру Блаженной Матроны Московской. У неё отнялись ноги, она почти всю жизнь просидела на постели; это предполагается, когда на иконах её изображают по пояс. А у тебя Матронушка… стоит, подняв руки, и как бы парит над землёй. На её лице блаженная улыбка, и кажется, что слепыми глазами она видит лучше нас. Видит миры видимый и невидимый нами, видит ангелов Божьих. Почему ты так необычно её изобразил?

— А все святые предстоят перед Богом.

— В духовном мире?

— Конечно. Я не хотел изображать её так, как описывают: дряхлая старушечка, сидит на кроватке, ничего не видит, гонимая, хулимая, и так далее. Дух-то у неё был совсем другой. Дух, предстоящий перед Богом, молящийся о нас.

— Но у тебя она не стоит, а парит?

— Это как бы взгляд из высшего мира: Матронушка либо туда стремится, либо оттуда спускается. Своей скульптурой я хотел передать зрителям ощущение близости мира горнего и то, что внешняя её скованность давала ей духовную свободу. Она изображена принимающей нас со своими проблемами и недугами.

— Блаженный открытыми очами, а блаженная – закрытыми, видят духовный мир. Как и святой Василий, святая Матрона улыбается тонкой, духовной улыбкой: она созерцает мир горний, и от этого блаженство на их лицах.  Ты, Пётр, сумел изобразить блаженство!

— Господь открывает…

— Скульптор должен поститься и молиться, как иконописец?

— Да, кушать хлеб-воду….

— Ты тоже к этому стремишься?

— Когда как. Как получается. Но я знаю, что без этого ничего не получится. Потому что пост — он очищает…

— Душу и тело?

— Тело да. А душу мы очищаем исповедью и покаянием. Так вот, скульптор должен входить в это возвышенное состояние. Потому что, если ты будешь лепить какую-нибудь голенькую тётеньку, и в то же время – святого, то у тебя этот святой будет как голенькая тётенька – по внутреннему ощущению, состоянию.
В любой портрет можно любую энергетику внести, любое созерцание, любое ощущение. То ощущение, с которым ты работаешь, оно будет передаваться зрителю. Даже по почерку человека можно определить, какое у него было состояние, а уж по скульптуре – тем более. Скульптор передаёт зрителю окружающее пространство – своё, своего героя — весь мир он вносит в одну вещь.
Теперь я могу ответить на ваш вопрос: почему «Мыслитель» Родена такой мрачный? Потому что западная философия материалистична; даже если философы пишут о Боге, то с материальной точки зрения. По сути, они в Него не верят, нет у них великого утешения в жизни, поэтому в душе царит мрак. А русская философия – она жертвенная. Ведь сама Русь – это жертва. Она не изображает из себя жертву, она эту жертву несёт. Несёт добровольно, радостно, потому что её страданиями спасаются другие народы, всё человечество. Наши святые страдали и отдавали жизни за Христа. Радость этого самопожертвования я тоже хотел передать в моих скульптурах.

— Ты вдохновенно вылепил рельеф известного скульптора Степана Дмитриевича Эрьзи, которому принесла мировую славу фигура Моисея, вырезанная из дерева. Твой портрет интересно рассматривать с разных расстояний: издалека Эрьзя кажется добрым мудрым дедушкой, который с любовью глядит на своих внуков. А вблизи неожиданно видишь суровые черты его лица – он становится похож на своего Моисея. Почему так широк диапазон восприятий, что ты хотел показать в этой противоречивой личности?

— Что касается сходства с Моисеем, то многие работы часто похожи на своих создателей, если не внешне, то внутренне.
В молодости Эрьзя был бунтарём, революционером, так сказать, – и в жизни, и в искусстве. Он очень много работал и всего себя отдавал искусству. Так в рабочей обстановке он и  изображается.
Эту работу заказал мне международный фонд Эрьзи, который популяризирует его творчество. Скульптурный портрет будет находиться на стене дома на 2-й Песчаной улице, где Степан Дмитриевич работал и жил последние годы.

— Ещё более добрым и радостным получился рельеф этого святителя. Кто здесь изображён?

— Святитель Афанасий Ковровский (Сахаров). Это работа для дома, в котором прожил последние свои  годы владыка (город Петушки Владимирской области).

— И кто это заказал?

— Матушка Варвара, которая руководит детским приютом в городе Радужный. Владыка Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский хочет видеть на этом доме рельеф святителя и дал задание матушке найти скульптора.
Работа уже практически готова, осталось подпись поставить: «В этом доме жил святитель Афанасий Ковровский». Кстати, это ему принадлежат известные слова: «Русь святая, храни веру православную!». И он первым показывал пример этого хранения. Когда местные власти попытались вывезти из Владимира мощи святых, владыка устроил Крестный ход. И план безбожников был сорван: власти испугались гнева народа. Конечно, за это его отправили в лагеря, где он провёл много лет. Вернулся с подорванным здоровьем, но не сломленным и не озлобившимся, полным любви и сострадания ко всем. Господь послал ему блаженное успение в 1962 году.
Я сделал святителя таким, каким он был незадолго до смерти: очищенным страданиями, примирённым и умудрённым, добрейшим пастырем, радостно идущим на встречу с Богом.

— Есть ли у тебя планы на будущее, мечта? Или ты полагаешься на волю Бога, Который тобой мудро руководит?

— Планы-то есть. Их просто «громадьё», как говорил Маяковский. Но человек предполагает, а Господь располагает. Что касается мечты, то я особо ни к чему не стремлюсь. Стараюсь жить по Писанию, одним днём: «А завтрашний день сам позаботиться о себе».

— Святителя ты сделал бескорыстно: заведомо не было возможности получить деньги за  эту работу?

— Не подумайте, что я такой хороший. Просто есть такой момент: где-то даётся, а где-то убавляется, – это закон сохранения вещества в природе. Есть возможность – почему бы не помочь детишкам? Тем более, что у них нет родителей.

— «Не оскудеет рука дающего»: здесь убудет – там прибавится?

— Я не знаю, стараюсь на эти темы  вообще не говорить и не думать. Как получается, так получается. Ведь бывает так: пришла идея в голову, начинаешь суетиться, всех напрягать, никому не давать покоя – а потом проходит время и видишь, что там не напряглось, тут не срослось, ничего не получается. Понимаешь тщетность человеческих усилий, молишь Бога о помощи. И вдруг всё выходит так, как надо. Половина проскользнуло мимо, осталось самое главное.

— Теперь можно поговорить о твоей последней работе, о которой я слышал от знакомых похвальные отзывы: макет скульптуры святых благоверных Петра и Февронии. Их брачный союз стал для православных идеалом семейной жизни. Тебе удалось воплотить этот идеал в очень необычном образе. Расскажи, пожалуйста, как родилась эта идея, и что ты хотел сказать, вернее, показать?

— Святые супруги стоят в маленьком корабле, на носу и на корме, и протягивают друг другу руки. Сейчас в России целенаправленно разрушают семью – а мне хотелось изобразить то, что объединяет людей в семью. Не родителей-детей (это будет потом), а, для начала, мужа-жену. Тут – союз мужчины и женщины, благословлённый Богом.

— Поэтому «гражданский брак» не семья. А пары гомосексуалистов или лесбиянок – это вообще патология, которую насаждают в нашей стране для сокращения народонаселения.

—  У меня святые покровители семьи чрез икону благословляют любящих друг друга.

— Ты имеешь в виду, через скульптуру?

— Да, как я уже говорил, моя задача – сделать икону в объёме.

— Ты должен работать подобно иконописцу, стараясь войти в высокое духовное состояние?

— Ну, это само собой. Хотя не всегда так получается. Поэтому работа и переходит в длительный многоплановый процесс, где приходится бороться не только с материалом, но и с собой, своей слабостью и «силостью» – дурью. Ведь надо делать не что-то слащавенькое, а нечто монументальное, вечное.

— Почему твой семейный кораблик не плывёт по «житейскому морю», а стоит на столбах?

— Это не символ того, что супруги  хотят уплыть куда-то, а символ того, что они здесь, они с нами зиждутся. Символ того, что все годы-невзгоды, проблемы и беды, радость и счастье они встречают вместе на одном семейном  корабле. В открытое море из лодки не выпрыгнешь; как бы ни было сложно, надо держаться друг за друга, укреплять лодку своей семьи.
Что касается столбов под кораблём, то я сначала задумал их как архитектурное решение, а потом уже появилось его философское осмысление. Ведь всё в жизни держится на столпах, в том числе семья. Если что-то стоит на столпах, то его невозможно сдвинуть, это прочно и надёжно. Именно такие опоры должна иметь семья – главная ячейка общества. Этими столпами для семьи могут быть общество и власть. Так же они могут символизировать мужчину и женщину.
Кстати, капители изображены в виде волн. Они могут быть житейскими волнами, но могут символизировать и некую границу между мирами: столпы – это земное, а корабль – небесное.

— Ну, Пётр, ты молодец! Если дело дойдёт  до большой скульптуры святых супругов, где бы ты хотел её поставить?

— Я бы с удовольствием поучаствовал в проекте создания семейного парка в центре Москвы, на месте бывшей гостиницы «Россия». Ведь место это святое: здесь родился будущий Царь Михаил – первый из династии Романовых. И надо сделать так, чтобы сюда приходили молодые пары, желающие создать свои династии. Чтобы было много зелени, лавочек, скульптур, где люди могли бы отдыхать и созерцать прекрасное.

— Боюсь, что в этот парк полезут так называемые мастера современной скульптуры. «Шедевры» одного из них я видел недалеко отсюда: в маленьком парке, среди красивых деревьев стоят какие-то идолы,  у них чудовищное искажение человеческих лиц и фигур – это какая-то кунсткамера с уродами, а не место для приятного отдыха.

— Сколько людей, столько и мнений. Для каждого есть возможность как-то выразиться. А я выражаюсь по-своему. В любом случае на месте гостиницы «Россия» должен быть именно семейный парк, пропагандирующий семью как счастье и смысл жизни для мирян, как главную опору общества.
У нас в России до сих пор нет ни одного парка, посвящённого семье. И если мы действительно хотим преодолеть демографический кризис, не на словах, а на деле, то центральный парк должен быть посвящён именно решению этой проблемы – пропаганде здоровой, крепкой, счастливой семьи. По его образу и подобию надо создать семейные парки во многих других городах.
Семья – это сердце общества. А семейный парк у Кремля мог бы стать сердцем страны,  где закладывались лучшие традиции российской государственности и семейной жизни.

— Пётр дорогой, что бы ты напоследок хотел пожелать молодым, твоим ровесникам, которым сейчас живётся в России очень нелегко?

— Пожелать можно многое. Но главное, наверное, терпение. Потому что Бог испытывает нас по-разному. Он может дать нам столько благодати, что трудно будет её вынести, а может не дать ничего. В любом случае нужно терпение.
Господь каждому даёт по его силам и возможностям. Кто-то готов преодолеть тщеславие — он в артисты идёт. Кто-то может вынести богатство – и получает его. А кому-то всё это бес подсовывает и делает его рабом страстей, загоняет в клетку.
Поэтому радоваться надо, если Господь не посылает какие-то блага: значит, они были бы нам во вред. Но надо благодарить Бога, когда Он нам что-то даёт в ответ на наши молитвы. Значит, мы готовы это воспринять.
Вот я и желаю моим ровесникам молить Господа о даровании терпения. Прежде всего – терпения в семейной жизни. Надо терпеть с радостным пониманием: всё, что от Бога, то самое лучшее. Для спасения нашей души.
Конечно, я желаю вам милости Божьей и радости о Христе Иисусе. Есть шуточное поздравление: с Новым Годом: с новым счастьем, с новыми скорбями! Чтобы мы их преодолели и стали более сильными и мудрыми.

ИСТОЧНИК: https://rusbereza.ru/v-gostyah-u/russkaya-beryoza-v-gostyah-u-pravoslavnogo-skulptora-petra-dobaeva.html