– Задача жизни Адама и Евы состояла в том, чтобы уподобиться Господу Богу. А какое основное содержание Бог передавал Адаму и Еве?
– Любовь.
– Бог любил Адама. А Адам любил Бога?
– Да.
– Можно так сказать, мы сильно не погрешим. А каким методом, в какой форме?
– Методом жертвы, послушания.
– А в чем заключалось послушание?
– В исполнении заповедей.
– Сколько заповедей было у Адама?
– Одна.
– При этом он был царем, начальником над всем созданным природным миром. Ухаживать за райским садом стало одним из его предназначений, его обязанностью. А воспитание состояло в том, что Господь дал ему только одно ограничение – не вкушать с Древа добра и зла. А как вы думаете, плод на этом Древе был такого же вкуса, как на соседних деревьях? Они были одинаковыми или разными?
– Да это не важно! Какая разница?
– Я могу назвать святых отцов Исаака и Ефрема Сирина и других, которые утверждают, что вкус плода на Древе добра и зла был точно таким же, как на соседних деревьях. Даже по форме, по цвету они ничем не отличались. Это было чисто условное ограничение.
Вообще, всякая педагогика начинается с ограничения. Феофан Затворник писал о том, как детей обучать в строгости и в свободе. Например, дается ограничение: делай что хочешь, но играй в этом углу. То есть мы не запрещаем ребенку выплескивать энергию – творческую, игровую, но у него есть ограничение – находиться в этом углу. И вообще, если посмотреть вокруг – в нашей жизни, на работе тоже есть такие предписания. На этом строится и вся педагогика. Но предположим, вы говорите: «Не ходи», – а ребенок пошел. Требуете: «Не делай», – а он делает. Как тут поступить?
Что произошло в раю? Дьявол, денница, спавший с неба, люто ненавидящий людей, превратился в змея, залез на древо. Что он предлагает Еве? Давайте попробуем воспроизвести их диалог. Какой у него первый посыл?
– Правда ли, что Бог запретил есть все плоды со всех деревьев?
– Да: «…подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю» (Быт. 3:1). То есть первое – это посеять сомнение. Дьявольское действие всегда начинается с этого. А правду ли сказал Бог? Потом второе, что увлекает: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3:5). Это и есть цель – уподобиться Богу.
А в чем главная ошибка Евы? Как, надо было бы поступить Еве, чтобы не впасть в этот грех?
– Спросить разрешения у Адама… Перекреститься…
Адам и Ева
– Святые отцы говорят, что главная ошибка Евы состояла в том, что она начала слушать дьявола, она вступила с ним в диалог. И этот шепот дьявольский – «а правду ли Бог сказал?» – до сих пор раздается в ушах человека. Дьявол действует таким же образом – невидимо, через помыслы. Даже через благие: быть, как Бог, сделать как лучше. Не как положено, а как лучше.
У меня есть сотрудники, дашь им задание, а они, пока дойдут до своих столов, обдумают несколько вариантов – как сделать лучше, чем велели. Потом спрашиваешь их: «А почему ты так сделал?» – «Ну, я поразмыслил, решил, что так будет лучше». Все непослушание начинается с того, что человек принимает дьявольский помысел за свой. И к нему возникает сочувствие, на нем задерживается внимание. Почему человек впадает в грех? Ведь грех – это верхняя часть айсберга. Прежде чем дойти до греха, возникает помысел. А помысел – грех или нет?
– Нет.
– Да, помыслы самые гнусные, грязные, блудливые, похотливые, хульные – на Бога, на окружающих, на себя – возникают у всех людей, живущих какой угодно благочестивой или грязной жизнью. Это – не грех, потому что здесь наша воля не участвует. Это дьявол к нам является с помощью помыслов, так же как он подкрался к Еве в раю. А где начинается грех? Когда мы проявили свою волю. Мы не отбросили этот помысел, он нам понравился. Где-то в глубине души он нам был приятен. И вот мы к нему проявили внимание.
Святые отцы говорили: «Прежде чем бороться с помыслами, мы учились по 20–30 лет бегать от них». Как возник помысел – надо сразу бежать от него, то есть заниматься чем угодно: стиркой, поклонами, переключить свои мысли, но ни в коем случае не задерживать внимание. Это общее аскетическое правило любого христианина. Иначе будет то же самое, что с Евой.
Вначале грех покажется неприглядным, а потом поползут мыслишки: «Вроде все так делают. Если нельзя, но очень хочется, то немножко можно…» Через такие внутренние уговоры человек созревает ко греху. Дьявол всегда устраивает некие внешние обстоятельства, при которых грех совершается как бы автоматически. Но у человека вначале появляется внутреннее согласие на эти действия.
Вот смотрите, как поступила Ева. Впала в грех, нарушила одну-единственную заповедь, вкусила запретный плод. А потом берет это яблоко, несет Адаму и дает ему попробовать. То есть не только сама нарушила заповедь, но еще соблазняет Адама. И вот эта печать греха лежит на большинстве сегодняшних женщин: они не только сами впадают в искушение от дьявола, но еще и соблазняют других.
У многих женщин само поведение – соблазнительно, даже вид, и все эти способы привлечения внимания мужчин, этот инстинкт действует со времен падения. Старец Григорий на Афоне говорил, что одна падшая женщина может погубить тысячи мужчин. Некоторые святые отцы с сочувствием относятся к Адаму, говорят: он же доверял все-таки своей половине и по доверию к ней вкусил это яблоко. Он ведь Еву за змею не воспринимал.
Адам, икона Ждана Дементьева
Тем не менее грех совершен. Нарушен договор с Богом, воспитывающим Адама и Еву в любви. Заповедь – это ведь договор. Вот мы заключили с кем-то соглашение. Но договор нарушили, он не исполняется. Что мы делаем? Предположим, сказали ребенку: делай то-то – а он убежал. Какие наши действия? Как его воспитывать?
– Наказывать.
– Смотрите, что делает Бог в этой ситуации. Адам и Ева согрешили. Он их ругает? Нет. Он их спрашивает. Это очень важно, какие вопросы Бог задает Адаму. Он интересуется: «Где ты?» (Быт. 3:9). То есть, Адам, ты со Мной или не со Мной? Где наша любовь-то? Ты в любви со Мной или не в любви? А что делает Адам? Лезет в кусты прятаться от Бога, Который все видит, с Которым он каждый день общался, с Которым он был в любви. Что делает Бог? Он задает ему другой вопрос, уже прямой. Какой? «Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» (Быт. 3:11). Каков смысл вопроса? Расположить к покаянию. Как вы думаете, если бы Адам покаялся, Господь бы его простил?
– Конечно бы, простил.
– Да, Он очень хотел его простить. И как раз это всем нам пример как педагогам. Мы должны сделать все, чтобы расположить ребенка или человека к покаянию. Но как поступает Адам? Кается? Когда его спрашивают напрямую, ему вообще-то оставалось сказать только одно: «Да, грешен». А он что говорит? «…жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел» (Быт. 3:12). Сам жену такую сотворил, чего ж теперь с меня спрашиваешь? Покаяние отсутствует, более того – звучит обвинение самого Бога. Очень похоже на то, что происходит сейчас: попробуйте кого-нибудь в чем-нибудь обличить. Услышите десять тысяч оправданий: «Да это не я; да это обстоятельства; да это он; да это же вы сами виноваты…» Существует такой психологический метод «локус контроля», который описывает множество различных жизненных ситуаций; при этом все время задается вопрос: кто виноват? И предлагается всего три варианта ответа: либо я виноват, либо кто-то другой, либо обстоятельства. И вот в зависимости от того, на что человек чаще всего указывает – на обстоятельства, других людей или на себя, можно определить степень его раскаянности, даже можно сказать, его христианства, то есть общения с Богом.
Грехопадение
Наши святые всю вину всегда брали на себя. Даже если он вообще не виноват, в этом не участвовал, обвиняют – значит, виноват.
…Что же дальше происходит? Бог обращается к Еве. Ну ладно: Адам уже отпал, Ева могла бы его спасти, поскольку все-таки одна семья. А Ева какой ответ дает? «Змей обольстил меня, и я ела» (Быт. 3:13). Никакого покаяния. Невозможно уже все вернуть, разбитую чашу любви соединить, склеить, и Бог находит другой педагогический метод. Какой?
– Метод кнута.
– На какую Он идет воспитательную меру?
– Изгоняет их из рая.
– Если перевести на педагогический язык, это выглядит примерно так. Мама говорит ребенку: «Ах, ты меня не слушаешься – встань в угол, я изгоняю тебя, не разговариваю с тобой до вечера или до тех пор, пока ты не покаешься». Бог прекращает непосредственное общение с Адамом и Евой. Так и мы – не то что обижаемся на ребенка, а лишаем его общения и любви, потому что он не кается.
– Бог заповедал Адаму не есть от древа познания добра и зла, сказав: «ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2:17). А какой замысел был у Предвечного Бога?
Сошествие во ад
– Хороший вопрос. Умерли Адам и Ева?
– Умерли.
– Увы. Бог мог бы их воскресить через покаяние?
– Они уже умерли, когда нарушили заповедь, они не могли по определению покаяться.
– Да… Смерть у них произошла духовная, не телесная. У нас сейчас происходит то же самое – множество людей живут в мертвом состоянии. Мы очень дружили с одной благочестивой старушкой из Санкт-Петербурга, она языки знала, в Академии переводила с греческого, чистой жизнью жила, в храм ходила, молилась. И вот мы с ней как-то шли по улице, и она меня спрашивает: «Отец Киприан, вам не страшно находиться на кладбище людей?» – «А какое кладбище?» – «Вокруг трупы ходят, от них же смердит. Они только телесной, биологической жизнью живут, а души-то уже нет»… В то время я был еще молодым, особым духовным опытом не обладал, поэтому не понял ее. Она была очень кротким, тихим человеком, вообще никого никогда не обвиняла. Это не осуждение было, а как бы констатация факта: что действительно тяжело находиться в обществе людей, которые не живут духовной жизнью. Я как священник могу сказать: трудно служить литургию, когда за спиной стоят люди, которые не молятся. Это чувствуется сердцем. Тяжело молиться, когда в храме люди неверующие.
Иосиф Ватопедский, по милости Божией духовник Ватопедского монастыря на Афоне (мне приходилось с ним общаться несколько раз), рассказывал историю о том, как впервые пришел на Афон в 14 лет. Его сразу определили послушником к чудесному старцу Иосифу Исихасту. И 40 лет он был в послушниках, знал – вот келья, храм, послушания. Практически никуда не удалялся из монастыря. А когда старец умер, он уже сам был, как старчик. Однажды его по каким-то послушаниям послали с Афона в Салоники (или Фессалоники) – большой город, свыше миллиона жителей. Там есть одна набережная, где много кафе, всяких развлекательных учреждений, и все это кричит, шумит… Когда он пошел по этой набережной, у него возникло чувство, что он идет по кладбищу, где все смердит, и что это вообще мертвый город. Он даже не смог дойти до середины набережной – сбежал на катер и попросил его скорее увезти. А когда приехал на Афон, закрылся и неделю молился: «Господи! Это же так страшно – почти все люди живут совершенно мертвыми, душа-то умерла уже!» И он просил: «Господи, скажи, чем я могу помочь этим людям?» И ему был ответ: «Это – не в твоих силах, ты их воскресить не сможешь. Помогай детям, которые более восприимчивы, их еще можно спасти». И он взялся писать книгу о воспитании детей в семье. Написал одну для детей, потом другую – для молодежи о том, как вступать в брак.
Я очень удивился: «Батюшка, вы же никогда не жили семейной жизнью, не воспитали ни одного ребенка. Как вы так смело беретесь писать книжки, трактаты?» Он отвечает: «Да я и сам не знаю. Мне Бог сказал, что надо помогать детям, и я пишу. Представляю, что бы старец Иосиф сказал, и записываю». Это для меня было большим утешением, что и монахи-затворники тоже пишут педагогические труды.
Изгнание из рая было чисто педагогическим средством. Адам и Ева видели рай, но войти туда уже не могли. И кто победил? Бог или дьявол, который их искусил?
– Бог.
– Бог. А в чем победа-то заключается? Покаялся Адам?
– Покаялся.
– Всю оставшуюся жизнь Адам плакал по утраченному раю. Каждый день проливал слезы. А сколько он жил?
– Более 900 лет.
– Представляете, более 900 лет! Мы 900 минут поплакать не можем… А здесь более 900 лет он рыдал о своем грехе, об утраченном своем прежнем общении с Богом, о том, что потерял сыновство. И чем дело закончилось? Когда было Воскресение Христово, кого Господь первым вывел из ада? На иконе Воскресения Христова этот момент запечатлен…
Игумен Киприан в детском доме
– Адама и Еву.
– То есть Он принял это покаяние, Он вернул их в рай. Вот это и есть райская педагогика: изгнать из рая и помочь вернуться в рай.
– А почему пришлось четыре тысячи лет ждать? Почему Адам не сразу покаялся, а Господь не сразу принял его назад? Пошел бы, как ребенок, в угол, а потом: «Извини, мама…» Покаялся – и сразу возвращайся.
– Святые отцы говорят, что вопрос «почему?», обращенный к Богу – не православный. Мы Богу не должны задавать вопросов, почему Он так делает. Бог восхотел – и делает. Вообще, если бы у нас была уверенность, что Господь всегда создает идеальные условия, применяет идеальные средства, для того чтобы привести нас к Себе, все было бы хорошо. И не возникало бы вопроса «почему?». От святого до мерзости, от рая до ада бывает один шаг. Но можно и в раю погибнуть и в аду спастись. Силуан Афонский постоянно взывал: «Держи ум свой в аду и не отчаивайся». Что это значит? Наш царский путь состоит в том, чтобы понимать: мы вообще недостойны находиться в раю. Но при этом не отчаиваться, а дерзновенно просить у Бога этого достоинства. Потому что если мы видим лишь свое недостоинство, то неминуемо придем к печали, унынию, и ничего хорошего у нас не получится. А если будем лицезреть достоинство, то впадем в прелесть и гордыню – какие мы хорошие. Поэтому так важен для нас именно царский путь – для педагога и для всякого христианина.
Мы с вами коснулись этого фрагмента райской педагогики для того, чтобы представлять: первый педагог – это Господь Бог. Несмотря на Свою велию милость, любовь к Адаму, Он наказывает его и в конечном счете все-таки воспитывает и приводит к Себе в рай.
Вообще всякая педагогика – это восхождение по некой лестнице. Предполагается, что на ступеньку выше ученика всегда находится педагог. В идеале они должны взяться за руки – это такая синергия, взаимодействие педагога и ребенка. Но над ними еще находится Бог, который действует и на педагога, и на ребенка. И вот они движутся по ступенькам наверх, к Богу. Такова общая схема, из которой мы попробуем вывести несколько педагогических принципов.
Первая задача всякого педагога – спуститься до уровня ребенка. Но встать не совсем рядом, а чуть-чуть повыше. В психологии это называется «зона ближайшего развития». Это пространство, где ребенок сам что-то сделать еще не может, а вместе со взрослым – в состоянии.
У меня есть крестник Сережа, он сейчас уже вырос, а когда был лет семи – уставшая мать привозила его ко мне, бросала и говорила: «Заберите своего крестника, иначе я его прибью, сил уже нет, он меня не слушается».
И вот мы с ним начинали выстраивать педагогическую систему. Как его воспитать? Он действительно был озлоблен на весь мир, на всех людей, как маленький звереныш, – до него лучше было не дотрагиваться, оставить в покое. Но все равно мы должны были начать с каких-то хотя бы маленьких запретов. Каких? Например, садимся мы с ним завтракать, я ему даю кашу, компот, он говорит: «Кашу есть не буду». Компот немножко попил: «Какой компот противный!» Хлеба откусил – ничего не нравится. Я говорю: «Сережа, у нас обед будет в два часа, так что давай, дорогой, покушай». – «Нет, я уже наелся»… Побежал на улицу. Часов в 12 прибегает: «Так есть хочется, дай чего-нибудь». – «Знаешь, ничего нет, даже перехватить нечего, потерпи еще пару часов»… Он опять через час прибегает: «Ой, все, не могу! Дай мне хоть кусочек хлеба!» Говорю ему: «Сережа, мы же с тобой договорились, обед в два часа». Я его с любовью глажу, целую: «Сереженька, ну давай, дорогой, еще немножко потерпи, еще один час остался, и мы с тобой поедим первое, второе, третье»… Мог я ему уступить? Ни в коем случае: вся педагогика провалится. Ведь мы договорились, договор заключили.
Что в обед происходит? Он прибегает без пятнадцати два, переоделся, садится. Я говорю: «Два часа, сейчас начнем. Вот суп». – «Ой, какой суп невкусный, я его не буду». – «Ужин в шесть часов». Он так прикинул, посчитал и с неохотой, но суп доел. Потом второе, компот – и побежал.
Через пару дней мать приезжает, икру, деликатесы всякие привозит. Я говорю: «Все это убери, зачем ты ребенка развращаешь?» Она смотрит, ее сын наворачивает кашу, суп, еще добавки просит. И прошло-то всего два дня. Мать у Сережи спрашивает: «Это вкусно?» – «Да, очень вкусная каша! Хочешь попробовать»?
Мы установили всего-то режим питания, и этого оказывается достаточно, чтобы ребенок пришел в норму. Надо было просто твердость проявить. Потом, когда мы с ним уже подружились, я говорю: «Давай, кто быстрее чашку помоет: ты – свою, а я – свою». И мы с ним вместе моем. Потом он уже за собой посуду убирает, я – за собой.
Приходит с улицы – весь комбинезон сверху донизу грязный: уж и не знаю, через какие трубы он лазил, надо было ухитриться так испачкаться. Какие наши педагогические действия? Мне стирать или ему? Вместе, совершенно правильно. Я говорю: «Ты – правую штанину, я – левую; ты – правый рукав, я – левый». Я за ним потом перестирываю, конечно, но поначалу мы делаем все вместе. На следующий день он приходит практически в чистой одежде, ну, немножко замарался.
Есть множество мелких полезных бытовых действий, и наше искусство заключается в том, чтобы расположить к ним ребенка. Потому что невольник – не богомольник. Надо, чтобы ему захотелось. И когда что-то сделано, конечно, важно отметить: «Как хорошо у тебя получается». Заметьте, чтобы не развивать тщеславие, надо не его хвалить, не говорить, какой он молодец, а отмечать хороший результат. Хотя результат может быть скверным, но все равно надо попытаться найти в нем хоть что-нибудь хорошее.
Говорю: «Сережа, я такой большой, под кровать не могу залезть, чтобы помыть пол». Он залез, помыл. Я спрашиваю: «А можешь всю комнату?» – «Ну давай». Говорю: «Как у тебя здорово получается!» Потом, правда, перемываю эту комнату, потому что он просто тряпкой грязь размазал. А на следующий день он спрашивает: «Можно я еще помою?» Ну, слава Богу, начало его сердечко оживать и сочувствовать. Проходит буквально неделя, и ребенок зажил душевной жизнью, уже не биологической.
Правда, я его стараюсь в таком состоянии каждый день причащать, водить в храм, беседовать с ним по душам, как-то от сердца к сердцу. Потихонечку он оттаивает… Если с детьми любя заниматься, то никто не устоит.
…У Сережи была такая привычка – под диван залезет и сидит. Что он там делал, я до сих пор не знаю. Ну, должен у человека быть какой-то секрет, нравится ему сидеть целый час под диваном – пусть сидит, вроде ничего плохого не происходит.
И вот мы идем как-то в храм, а он спрашивает: «Отец Киприан, а правда, что Бог все видит?» – «Конечно, – говорю, – Сереженька. Бог не только все видит, Он все слышит. Он даже знает, какие у тебя мысли, какие желания, о чем ты переживаешь. Никому не видно, а Бог видит». Мы уже подходим к храму, он снова спрашивает: «Отец Киприан, а как ты считаешь, Бог под диваном видит?» Я понимаю, что для него это серьезный вопрос, жизненный. Но мне хочется, чтобы он сам сделал вывод: «Ну а как ты думаешь, Сереженька? Если Он знает все твои мысли, то, о чем ты сейчас думаешь, о чем переживаешь, чего желаешь – все это Бог видит. Как ты думаешь, Бог под диваном видит тебя или нет»? Сережа долго соображал, мы уже к храму подошли… И вот он, как взрослый человек, выдохнул тяжело: «Да, Бог и под диваном тоже видит».
Такой вывод сделал семилетний Сережа. После этого он больше никогда не залезал под диван. Я тоже был поражен, что в семилетнем возрасте ребенок открыл свойство Божие, что Бог всевидящ. А какой смысл лезть под диван, если Он там все видит? Хотя многие взрослые до сих пор считают, что если их никто не видит, то все можно. А вот маленький ребенок, семи лет, уверовал – и никаких жандармов ему больше не требовалось. Он как бы предстал пред Богом. Это может остаться в маленьком сердце на всю жизнь. Он и других потом одергивал: «Что ты так себя ведешь, Бог видит все». Когда возникает страх Божий, человек предстоит пред Богом непрерывно – это очень важное педагогическое достижение.
Не надо самим что-то навязывать детям. Есть такой миссионерский прием – дожидаться вопроса. Когда дети вас о чем-то спрашивают, надо перевернуть это в духовную плоскость: это полезно или неполезно? «А как ты считаешь: это Богу угодно или нет?» И он по закону своей совести начинает рассуждать. А совесть у ребеночка-то еще не прожженная. По совести он и отвечает: «Нет, наверное, Богу это неугодно».
И с этого начинается христианское воспитание: надо, чтобы ребенок все время обращался к Богу, чтобы начал к Нему свой путь, движение, чтобы вернулся к Нему. Главным побудительным принципом всех действий должен быть Бог; в основе всех замыслов, поступков – Богоцентричность. Только что-то захотел сделать – обратись, спроси: «Господи, благослови меня. Угодно ли это Тебе? Господи, помоги мне это сделать».
Есть дети, которые ведут такой сокровенный диалог с Богом, с Ангелом Хранителем, с Божией Матерью. У многих детей, особенно дошкольного возраста, настолько чистая жизнь, что они непосредственно видят ангелов. Один мальчик мне как-то говорит: «Когда тебе ночью ангел явится, скажи ему, что я заболел». То есть он думал, что ко всем приходят ангелы и всех утешают. Поэтому мнение о том, что педагог всегда выше ребенка, так как он много знает, умеет, – не совсем правильное. Это действительно улица с двусторонним движением. Ребенок, которому вы преподаете, может жить более высокой духовной жизнью, быть чище вас… Его краткая молитва может быть услышана Богом очень скоро, а вам, положим, нужно еще всю ночь молиться, все Евангелие прочитать…
Как-то у меня скончался друг, в довольно молодом возрасте, и у него остались маленькие детки, два мальчика. Мы в храме стоим, служим панихиду, а они носятся по церковному двору туда-сюда. Я вышел, говорю: «Ребятки, у вас же папа скончался, его отпевают, скоро закопаем, и вы уже больше его не увидите. Пойдемте, Боженьке помолимся, чтобы Господь его принял». Они меня послушали, зашли, встали у гроба. Мы кадилом машем, отпеваем. Смотрю, их опять нет, убежали, снова носятся в церковной ограде, в прятки играют. Ну ладно, думаю, не буду трогать. Закончилась панихида, выхожу. «Ребята, – говорю, – а вы что убежали?» А они так серьезно мне отвечают: «А мы помолились, Бога попросили».
И я понял все: они зашли в храм, действительно искренне обратились к Богу и такая краткая детская молитва Ему могла быть очень близкой. У детей еще нет тяжелых грехов, даже исповедь мы у них не принимаем, потому что они если и совершают что-то, то несознательно. Сознание и воля в этом не участвуют.
А вот мы-то сами уже вполне соображаем, что делаем, наша воля в этом принимает участие. А за все, в чем задействована воля, как раз и придется держать ответ на Страшном Суде. Одно дело – во сне происходит, в небытии, по болезни, а другое дело – в здравом уме.
И конечно, мне хотелось бы подчеркнуть важность синергии, то есть взаимодействия педагога и ребенка, старшего и младшего, более опытного – с тем, у кого меньше опыта жизни. Для того чтобы преподавать, надо знать примерно в 10 раз больше тех, кому ты хочешь эти знания донести. Должен быть хороший задел, запас, преимущество. Если ты какие-то умения преподаешь, то должен и сам ими обладать.
У Константина Дмитриевича Ушинского есть замечательный принцип: если хочешь изучить какой-нибудь предмет, начни его преподавать. Действительно, если преподавать, рассказывать другим, надо прожить это сердцем, вникнуть. Поэтому, если вам придется рассказать другим то, что здесь преподается, это надо прожить самому. Здесь я хотел бы привести слова, с которыми святитель Иннокентий Иркутский обращался к миссионерам-богословам. Он говорил: если вы детям не можете объяснить Божественную Истину, значит, вы – плохой богослов, значит, вы эту Истину не знаете и не понимаете.
Что за этим стоит? Можно вызубрить, сдать, забыть, пойти по такой чисто учебной траектории. Но когда тебе говорят: расскажи детям, – надо от всей этой терминологии отказаться и передать им саму суть, причем на языке маленького ребенка. Дети – это критерий глубины нашего понимания богословских истин и даже духовной жизни. Попробуйте с ребенком поговорить и объяснить ему хоть что-нибудь. И если он скажет «я вас не понимаю», значит, вы плохо изучили предмет, вы суть его не понимаете.