Художник и скульптор Сергей Никандрович Сюхин, глядя сквозь призму своей жизни, утверждает приоритет триединства духа, души и духовности, создающего судьбу человека.

Родился в 1952 году в селе Пучуга Верхнетоемского района Архангельской области. В 1973 г. окончил Абрамцевское художественное училище им В.В. Васнецова и Полиграфический институт им И. Фёдорова. С 1989 г. член Союза художников России. В 1995 г. открыл Детскую школу ремёсел в родном селе, а в 1997 г. − Пучужскую сельскую картинную галерею.
Сергей Никандрович заслуженный художник России, Почётный член Ломоносовского фонда, член совета по культуре города Архангельска, Лауреат премии им М.В. Ломоносова и Золотой призёр славянского форума изобразительных искусств «Золотой Витязь» – 2016.
Сергей Сюхин − живописец, график (выполняет работы в очень сложной технике цветной литографии). За «русскость» и сказочность специалисты называют его художником Лукоморья. В мире полном красоты природы изображены классические герои русских сказок.
За его плечами десятки персональных выставок в России, Норвегии, Германии и других странах.
Сергей Никандрович работает не только в таких видах изобразительного искусства, как живопись и графика. Много времени художник посвящает оформлению детских книг: в его иллюстрациях оживают любимые многими с детства герои народных сказок. Он стремится украсить в первую очередь книги северных авторов. В Архангельске имя Сергея Сюхина знает, пожалуй, каждый, ведь самые известные памятники города − Борису Шергину, Степану Писахову, скульптуры «Архангельский мужик», памятники жёнам-берегиням, жителям военного Архангельска и Северным конвоям − это его работы.
С каждым годом всё больше времени проводит в родной деревне. Считает, что смысл всей человеческой жизни − в спасении души.

Триединство одухотворенности

Памятники и картины Сюхина овеществляют время в сокровенных образах. А что же сам ваятель и ху­дожник, каково его собственное ощу­щение времени?

Мы — в мастерской Сергея Никандровича, где все пропитано духом его родной деревни. Он — в медной утва­ри, несущей ласковое тепло рук его предков, в том коне — охлупене, что символизирует практичность и ду­шевную красоту северных зодчих, в древних иконах и тонком аромате сухих луговых трав…

И ответы мастера на мои вопро­сы созвучны этой обстановке.

— Сергей, мы с тобой видимся так, словно сверяем друг по другу часы. Что определяет возраст?

— Думаю, крепость духа и уму­дренность разума. Внешнее —  это зеркало внутреннего. Эта аксиома справедлива по отношению к худож­нику и созданным им вещам.

— На твой взгляд, вещь создать легко?

Все зависит от настроя, от глубины духа. Недаром в устой­чивых выражениях нашего языка бытуют фразы «присутствие духа», «царит дух…», «руководствуясь ду­хом…». Художник, приступая к ра­боте, обязан привести самого себя в состояние душевной, духовной гармонии.

Только на навыки и технологии опираются лишь ремесленники, и это находит отражение в их «из­делиях»: такие не трогают и не гре­ют. Мастерство же оценивают не по форме, а по содержанию, по тому, как произведенное худож­ником ляжет на душу зрителю. Я, принимаясь за работу, всегда на­страиваю свою душу на гармонию с замыслом.

— Как это достигается?

— Наверное, у каждого по — своему. Все зависит от внутреннего мира человека, в котором всегда присутствует тайна. И как об этом расскажешь? Мне силу духа дает моя родная сторонушка — северная де­ревенька Пучуга. Простая и чистая, как снег в полях, естественная в своем бытие, как звездный кругово­рот, святая, как православный крест сельского храма… Чистота моего восприятия мира — оттуда, от моих корней, из моего деревенского ­дет­ства. По нему, незамутненному, себя сегодняшнего оцениваю. Для меня русская северная деревня — колы­бель и хранительница Духа нации!

— Выходит, оттуда родом душа художника…

— Да. Духовный климат малой родины во многом определяет и ха­рактер, и наклонности, и даже меру одаренности человека. А деревня, особенно северная, что ты! Как го­ворил Иоанн Кронштадтский, «дух Божий, благодать Господня разлиты вокруг в каждой травинке, в каждой букашке…» Годы взрослой жизни — это уже только посильная адаптация к предложенным условиям бытия. Опыт нарастает постепенно, лепит­ся, как мускулы на голом остове скульптуры…

За «русскость» и сказочность Сюхина называют художником Лукоморья. Сергей Никандрович проиллюстрировал такие книжки, как «Палей и Люлех» — сборник сказов русских писателей, «Легенды о мастере Тычке» Ивана Панькина, «Конь с розовой гривой» и «Монах в новых штанах» Виктора Астафьева, «Разноборежье» Ольги Фокиной, «Живые истоки» Евгения Аринина и другие.

Скульптура М.Ломоносова, САФУ, автор С. Сюхин

Рождение шедевра

— Неужели в детстве не при­влекала техника?

— Нет. Меня никогда не тянуло крутить гайки! Гораздо интерес­нее было целыми днями пропадать на лугу, где паслось деревенское стадо. Ласка теплой, парной воды в реке, смолистый дух соседствую­щих с лугом боров, в которых и те­плота беломошников, и удивитель­ный вкус диких корешков и ягод, и грибные запахи рассветных тума­нов… Картинка из моего детства: конь в задумчивости, кивая головой, бредет в тумане без узды и седла…

А какая радость для парнишки бежать босиком по лугу, ощущая го­лыми ногами прикосновение трав! А запахи луга! Так, наверное, пахнет в раю — не надышаться… Там, в деревне, такое радостное раздолье! И в нем вызревает душа человека. Я называю это время впитыванием духа. Оно бывает только в первона­чальном детстве, когда душа рас­тет быстрее ручек и ножек. Полет детской души и ее соитие с родной сторонушкой я постарался выразить в своей картине «Моя деревня».

— Классическое полотно! Сколько бы лет ни прошло, а твой мальчик на сосне все парит душой над своей сторонкой, вечно юный, как ангел…

— Знаешь, философ Николай Теребихин, едва взглянув на эту карти­ну, четко прочел всю ее символику.

— Да ее трудно не увидеть!

Мой взгляд невольно уходит в по­лотно на стене мастерской : ми­ропорядок, изображенный с лако­ничностью иконы… Емкий взгляд живописца на вселенские ценности, заключенные в окоем сельского лада с бесконечностью незримого просто­ра. Образный крест, сотворенный сретением исконного древа и неизъ­яснимой шири. Драгоценный слиток щемящих образов, поднятых гармо­нией картины на философскую вы­соту духа, сочетающих в себе всю палитру художественно-смысловых традиций — от православной ико­нописи до космического континуума человеческой предопределенности. Великая внутренняя свобода, со­зерцательная умиротворенность, подчеркнутая неотвратимостью времени, искренней открытостью божественному откровению на по­роге взросления. И легкое сожаление о невозвратимости невесомого про­шлого горчит, покалывает, печа­лит… Ведь верно подметил в людях Никандрыч : главное в человеке — воспарение духа, полет души!

Вторя ходу моих мыслей, Сюхин резюмирует коротко и исчерпываю­ще:

— Соприкосновение с благода­тью Божьей… Господь разместил сложное в простом и построил слож­ное — из простого. Не зря говорят, что Создатель близок к простым людям. Это — о тех, что родились и живут в деревне, которая при срав­нительной скудности быта живет чисто, просветленно, без лукавства: «под Богом ходит». До небес здесь гораздо ближе, чем до преисподней. Для городского жителя, нынче стре­мящегося «убежать в деревню», она стала заменителем монастырского уединения, в котором каждый при­слушивается к голосу Всевышнего, ища его в себе.

— Работая, мастер слышит этот призыв?

— Если он действительно ма­стер, то слышит. Художник может работать много, на износ, сутками. Да хоть всю мастерскую завалить го­товыми работами! Но через фильтр времени пройдут одна-две картины. А чаще всего — ни-че-го.

— Почему?

— Классикой становится только то, что впитало божественный дух, отразило вспышку творческого про­светления в душе мастера. Мне не приходится обязывать себя к этому — это моя потребность.

Если художник полагается только на себя, если им руководит гордыня, мол, талант вытянет, оригиналь­ность решит проблему зрительской признательности, то зачастую идет по ложному пути; городит невесть что, высасывая из пальца… А ре­зультат — лишь вспышка интере­са, мимолетный успех, неглубокий и беспамятный. У нас только два на­чала — добро и зло, поэтому можно творить либо во славу Господа, либо — в пустоту.

— Слышал сетования, дескать, уж всем — то Сюхин занимается, не много ли для одного?

— В детстве духа столько впитал, что разрывает и на все хватает! Я еще и кино снимаю, и книгу пишу, и на гармошке играю. А кто худенько духом запасся, тот пусть сетует…

Мастер-надежа

Честно говоря, обращение Сюхина к ваянию в бронзе многие оцени­ли пристрастно, как и положено : знаковые работы художников всегда воспринимают именно так. Но за сюхинскую «бронзу» проголосовали горожане и гости города : они так отполировали рукопожатиями длань его Писахова, что стоит на пе­шеходной Чумбаровке, — на солнце горит! Сам видел, как дети в минус тридцать трясли за пятерню Сте­пана Григорьевича и после не спешили сунуть ладошку в жаркую рукавичку : лезли сказочнику в ноги — котофеича погладить…

— Откуда в тебе тяга к мону­ментальному искусству?

— Ваяние — моя первая специ­альность, которую я освоил в Абрам­цевском училище на скульптурном отделении. Дипломной работой стал рельеф «Беломорье».

— А дальше?

— Не было «дальше». В советское время периферийному скульптору что — то сделать из бронзы было про­сто невозможно. Этот жанр был пол­ностью в руках Москвы и Питера. Нам в провинции оставалось толь­ко лепить из гипса да резать дере­во. Народный промысел на потребу дня… Монументальные вещи тогда были в связке с идеологией. Мерт­вечина денежной халтуры сделала отечественную скульптуру жанром выхолощенным, бездуховным. Мне до сих пор хочется скорее пробежать, втянув голову в плечи, мимо лапидарных памятников Ленину. У них жуткая аура, безжалостная какая — то, словно ильичей этих с не­навистью лепили…

Бронзовый век

— Что такое мастерство и как к нему приходят?

— В молодости я испытывал перед материалом робость сродни той, что испытывает начинающий автолюбитель, у которого «машина едет», а не он управляет ею. Опыт пришел далеко не сразу. Было труд­но. А все, что дается трудом, дорого­го стоит. Сегодня я легко подчиняю любой материал своим замыслам. Это и есть мастерство! Оно в художнике вызревает, а вместе с ним вызревают и замыслы. По — другому не бывает…

Иногда полезно побыть вне ма­стерской и ее инструментов. Почи­тать Шергина, Шмелева, Лескова, Личутина. Однодумно я с этими му­жиками живу! Читал их много раз, но потрясает всегда, как впервые! Вот они — настоящие Мастера. А я уж по их тропке стараюсь путь дер­жать.

— А что же с бронзой?

— С развалом Советского Союза исчез монополизм на скульптуру — твори — ваяй! Литейные заводы — частные. Материалы — пожалуй! Мастерские — изволь! Выбор тем — без границ. Поиск заказчика или мецената? И это художнику не ново… Правда, теперь заказчики чаще ищут меня, чем я — их.

— Как пришло в голову снова взяться за скульптуру?

— Все началось с имиджево­мемориального проекта Чумбаровки. Эта пешеходная улица положила начало современному окультурива­нию городского ландшафта в Архан­гельске, решившем на рубеже ве­ков освежить архитектурный стиль своего центра. Комиссия, обсуждая опорные точки проспекта, реши­ла, что нужен памятник северному сказочнику Писахову. Дело хорошее, но кому его поручить? Тут и вспомнили обо мне, мол, Сюхин иллю­стрировал книжки Писахова, ему и памятник делать! Меня пригласи­ли, предложили… И я тут же вспом­нил, что по первому — то образова­нию — скульптор. Душа взыграла, а руки к делу потянулись! Так ро­дился бронзовый Писахов, что стоит на углу Чумбаровки и Поморской. А у меня начался «бронзовый век».

— Что значит для тебя эта ра­бота, она — живая?

— Не поверишь, до сих пор хожу к Писахову и беседую с ним, спра­шиваю: «Каково, Степанушка, не осерчал ли на меня за то, что по­ставил «на семи ветрах», любо ли на людях?» Так и слышу, как он от­вечает: «Да что ты, робя, ведь зна­ешь, что меня хлебом не корми, а дай с народом пообщаться! Уте­шил ты меня. Этакого — то почтения я раньше и не видывал!»

— А если не шутейно?

— Если серьезно, то герои книж­ных иллюстраций, картин и скульп­тур для меня всегда живые. Они с самого рождения обретают свою жизнь, в них поселяется душа, существующая по своей необъясни­мой логике. В этом нет мистики — это результат того самого настроя на гармонию со своим творением, о котором я говорил выше. Герои моих произведений — отражение моего духа. Он, известно, субстан­ция неосязаемая, но беспокойная, ему присущи движение, энергия, действие. Вложенный в произве­дение, он начинает жить там са­мостоятельно. Я чувствую только радость, и она чужда авторской гордыне.

— Примерно так же в освя­щенном храме начинает жить не­бесное благолепие…

— Когда на Чумбаровке я не­подалеку от Писахова поставил памятник Сене Малине на рыбе­налиме, почти физически ощутил, как между двумя скульптурами возникла духовная связь — этакая дуга, мощное, добротой и опти­мизмом заряженное поле! Теперь моим мужикам еще б и жонку с прялкой дать, да мальцов в ногах у нее для веселья, то-то место за­сияло б пуще прежнего, исполнив­шись присутствием полноты духа! И герои Шергина в бронзе на Чум­баровке подчеркнули бы особинку жизни на нашем Севере. Но это пока — только в мечтах…

Первый ангел

— Какого скульптурного об­раза, символичного роли горо­да в истории России, сегодня, на твой взгляд, не хватает Архан­гельску?

— Скажу о другом : над ним не­зримо витает наш хранитель архи­стратиг Михаил, но ни один ангел из его воинства пока не явился скульптурно в поморской столице.

Верю, что когда — нибудь и сам ар­хангел Михаил сойдет с небес в го­род своего имени, в широко обо­зреваемое его пространство, чтобы образно явить горожанам свое живое заступничество. Мне хочется, чтобы рядом с ним люди испытыва­ли радость, обретали веру, надежду, любовь… Настоящее — в этом.

— Согласен: настоящее от на­чала начал и от начала времен…

— Мы, живущие в Архангельске, часто даже не задумываемся о том, что живем в таком городе, аналога которому нет. В самом его названии на века впечатано: город архангела! И мы чьи? Архангельские! И покро­витель наш — не рядовой ангел, а архистратиг, предводитель войска небесного! Если с Божьей помощью получится населить град Архангель­ский ангелами, тогда я с полным правом буду считать, что сделал в своей жизни что-то полезное.

В этом важном для меня и для го­рода деле я уже нахожу понимание и поддержку в купеческом и предпринимательском сословиях. Оно и понятно! Ведь у каждого купца — свой ангел — хранитель.

Сейчас мы создаем в Архангель­ске отделение Всемирного Русского Народного Собора, который патро­нирует Святейший Патриарх Ки­рилл, а здесь свое председательское покровительство нам окажет ми­трополит Архангельский и Холмо­горский Даниил.

Лад

— Семья понимает художника?

— И тут все Господь устроил! Я — то только заповедь исполнил: не женись на стороне. В свое время мой земляк Афанасий Васильевич Конухин поехал из Пучуги в Нарьян — Мар работать, а как на пенсию вы­шел — домой вернулся. И внучку Верочку с собой привез. Вот с ней, с моей берегинюшкой, мы тридцать восемь годков душа в душу и жи­вем. Две дочки у нас. Старшая, Юля, по моим стопам пошла, в Москве Академию им. В. И. Сурикова окончила, пишет картины и иконы. Ее муж, Алексанр, — скульптор. Млад­шенькая, Наташа, как мама, окончи­ла ПГУ. Ее муж, Андрей, — выпуск­ник Военно — воздушной академии им, Можайского.

Внучки, Анна, Ульяна и Арина, все лето проводят у нас в деревне. Теперь уже у них та благословен­ная пора напитывания духом. Аня и Ульяна учатся в православной гим­назии Сергиева Посада. Из рук само­го Святейшего Патриарха Алексия II пасхальное яичко получали. Великая радость для нашей семьи… А моя Вера, закончив с преподаванием ма тематики, теперь хозяюшкой в родо­вой усадьбе. Нас ведь, мужиков, осо­бливо творческих, иногда заносит на ухабах. Так умная да заботливая жена здесь-то и удержит твой во­зок в пути — не даст опрокинуться, приведет к родному очагу! А мы — то, Лешка, для таких жен все преграды преодолеем: пусть и полумертвыми, да вернемся с отхожего промысла, как наши деды, бывало. Доползем к утру до родного порога, и — к но­гам любимой жены, от радости в слезах да с добычей в зубах…

Душа обязана трудиться!

Сахарный иней крепкого мороза, раздутого ненецким хиусом, как ко­стер, синеватъми покровами лег на скульптурную бронзу. Ранний закат алым контражуром вычертил абрис монумента на нарьянмарской Аллее Памяти: оленевод-фронтовик с про­мысловой «фроловкой» за плечом и хореем в руке, бодрая и верткая в деле оленегонная лайка, тундровый олень — настоящий бык — хор, нали­той силой и мощью опытного во­жака, мудрейший ворон — свидетель смены поколений — в вираже идет над аргишем, спешащим на большую войну за тридевять родных земель… Это памятник работы северного художника и скульптора Сергея Никандровича Сюхина, поставленный в столице Ненецкого автономного округа. Точка сомкнутых времен, рождающая чувство гордости за свою землю, за рожденных здесь По­бедителей.

Это — Память о духовном един­стве людей, поколений, родного края и Отечества. Много где бывал за полярным кругом, но подобного по мощи духа не встречал…

— При создании памятни­ка для Нарьян — Мара сама тема оленно — транспортных батальонов не показалась трудной?

— Нисколько! Это для москвича ненецкий край кажется экзотиче­ской далью, хотя из столицы до него лететь почти столько, сколько до Архангельска. Ненецкий округ мне близок и знаком по — родственному.

Моя жена родом из Нарьян — Мара, а ее дед, Афанасий Васильевич Конухин, служил в порту главным механиком и позже был первым председателем поселкового совета Белощелья.

— С чего ты там начинал?

— Собрал материал в окружном музее, побывал у оленеводов, почув­ствовал историческую первооснову этого материала. За годы сотруд­ничества с популярным журналом «Северные просторы» я доскональ­но изучил быт, культуру и нравы на­родов Крайнего Севера. Мне не надо объяснять разницу между, скажем, селькупами и нганасанами, ненца­ми и долганами. Мне близок этот народ. Близок тем, что умеет работать от души, не из — под палки. Для этих людей хотелось трудиться.

— А когда испытал радость в осуществлении этого проекта?

— Знаешь, когда все согласова­ния, утряски и увязки закончены, у скульптора начинается самый бо­жественный момент; лепка в натуру из глины! И лепишь ты «во весь дух», как в детстве — самозабвеннейше…

— Условия для этого есть?

— В мастерской скульптурного цеха на литейном заводе в Смолен­ске — приезжай и работай! Тебе рады и помогают от всей души.

В цехе стоит трехметровая «мя­сорубка»: в один конец загружают сухой материал, а с другого выхо­дят влажные, податливе, как масло, отрезки синей глины. И работается там на удивительном творческом взводе. Душа поет! Счастливые мгновения…

— Помощники нужны?

— Конечно. Сначала заводские ­ ребята — сварщики, сверяясь с рабочим макетом, помогают сделать металлический каркас. На его основе лепишь в глине в натуральную величину.

Сдаешь заказчику. Если «глина» принята, то за дело берутся форма­торы, люди незаметной, не очень известной профессии — настоя­щие уникумы. Этим навыкам нигде не учат, они передаются от мастера к мастеру. Штучные специалисты! От качества и аккуратности их рабо­ты зависит, как будут сняты формы с глиняного макета.

Слепки делают по кускам, ведя строгий учет, нумерацию и кон­троль качества. Затем делается вос­ковая копия, готовится специальная формовочная смесь из песка со смолой. Точность форм на выходе долж­на абсолютно совпадать с глиняным оригиналом. Только потом за свое искусство берутся литейщики и об­рубщики. Не скудна наша земля талантами, и этими мастерами дви­жет дух, иначе не сказать… Душа обязана трудиться!

Зрелый город

— Нынешний Нарьян — Мар — это культурная среда, готовая к восприятию современных урбанистических жанров. Ты смог ощутить эти перемены?

— Я помню город серым, а те­перь, спустя много лет, увидел его цветным, и создалось такое впечат­ление, будто изменилась энергети­ка окружной столицы. Монумен­тальная скульптура для отражения духа нового Нарьян — Мара подходит идеально.

Иллюстрации С.Сюхина к рассказам В.Астафьева «Белогрудка» и «Васюткино озеро»

— В чем ее универсализм?

— В том, что она, во — первых, всегда способна отразить особен­ности той среды, в которую вписы­вается, и стать гармонично единой с этой средой.

Во — вторых, в ней можно выразить какие — то знаковые моменты в исто­рии города, и они будут отражением истории нашего государства, нашей общей Родины.

— Каким памятником это мож­но выразить?

— Например, монументом со­дружества народов России в освое­нии Арктики. Ненецкий автоном­ный округ сыграл в этом немалую роль. Стрелка арктического ком­паса нашей Россиюшки посажена на нарьянмарскую ось. Этого труд­но не заметить.

Какие наши годы!

-Каково ощущение себя в шестьдесят?

— Чувствую себя гораздо моложе, чем отлитый в бронзе пятидесятилетний Ломоносов в тех композициях, где он сидит усталый и поникший…

Мой Михаил Васильевич, тот, что живет в САФУ, — мощный, ударный пассионарий, рожденный Севером человек. Его напористость под­держивалась неукротимым духом, данным от природы, тем духом, что сызмальства питал его в родной сти­хии — в деревне, на море, среди по­моров. Таким шторма нипочем.

Он сам был своего рода штормом, не давал ни наукам русским, ни та­лантам российским в спячку уйти, закиснугь, как стоячему пруду.

А что касается меня, то я себя ощу­щаю полным духовной энергии и расцвете творческих сил…

— Хочешь взгляд со стороны? Твои книжные иллюстрации ра­зошлись миллионным тиражом. Портретная галерея, живописные работы нашли широкое призна­ние. Памятниками наполняются души городов. Что бы ни сделал — рвут с руками и ставят на лучшее место, украшая жизнь…

Говорят, что самые верные оценки ставит время. Но по мас­штабу сделанного получается, Сергей Никандрович, ты — живой классик.

Так держать, ваятель духа, ни пера тебе ни пуха! И — не бронзо­веть!

Беседовал Алексей Сухановский, фото автора.